Дорогая Эмми Блю

– Не стоит, – говорю я, – всё будет прекрасно.

Он смотрит на меня и улыбается.

Мне казалось, в эту секунду я буду опустошена. Эмми Блю, сидевшая на веранде в «Ле Риваж», не сомневалась бы, что в эту секунду у неё разорвётся сердце. Но нет. Всё, что я чувствую, – лёгкую грусть, но она не похожа на ревность; это грустное ощущение конца эпохи. Такое бывает, когда увольняешься с работы и очень хорошо понимаешь, что это к лучшему, но всё равно будешь скучать. По знакомым стенам и людям. По ежедневной рутине.

Я вновь оглядываюсь через плечо. Зал уже полон, почти все места заняты, я вижу бесконечное море шляп и выглаженных костюмов. А потом вижу его. Элиота. Он идёт вслед за Жаном, который несколько минут назад вышел покурить. Кувырок. Кувырок. Мой желудок реагирует раньше, чем мозг успевает понять, что Элиот здесь. Он медленно идёт к нам, кивает в ответ на слова Жана, и при виде него, такого высокого, слегка небритого, в строгом тёмно-сером костюме, у меня сжимается грудь так сильно, что я вынуждена отвернуться. Даже когда он садится на стул за мной, в том ряду, где сидят только близкие родственники Лукаса, я делаю вид, что его не заметила. Но уголком глаза вижу, что он смотрит на меня и, когда поворачиваюсь, мягко улыбается и тут же отводит взгляд, о чём-то беседует с матерью.

Все торжественные слова переводятся с французского на английский, и хотя перевод очень хороший, церемония занимает в два раза больше времени. Наконец регистратор, англичанин с лысой, похожей на яйцо головой, поворачивается к нам и спрашивает, известны ли нам причины, по которым Мари и Лукас не могут пожениться.

Я вспоминаю разговор с Фоксом и Рози, когда Фокс в шутку предложил мне встать и сказать Лукасу, что я его люблю, что на месте Мари должна быть я, и чтобы меня насильно вывели из зала, как Пегги Митчелл[27]. При этом воспоминании уголки моего рта чуть заметно ползут вверх, но я, конечно, ничего такого не говорю. Лукас смотрит на меня, ещё шире распахивает глаза, и его нервный смех эхом разносится по залу.

– Я согласен, – говорит он на французском.

– Я согласна, – говорит Мари на английском.

Ну вот и всё.

Я не знаю, кто постучал по бокалу с шампанским, чтобы привлечь всеобщее внимание, но знаю только, что прошло всего несколько секунд, прежде чем весь зал повернулся ко мне. Я стою рядом с Амандой у стола, на котором та самая коробка. Мне передают микрофон, и лишь тогда мои руки начинают дрожать. Я сглатываю, откашливаюсь, подношу микрофон к губам. Речь, которую я выучила наизусть, тоже лежит на столе, распечатанная на случай, если я перепутаю слова или вообще напрочь забуду всё, что хотела сказать.

– Привет всем, – говорю я. – Надеюсь, вы простите меня, что я говорю на английском. Да, это эгоизм, но в то же время забота о ближнем. Поверьте, мой французский так ужасен, что я делаю вам честь.

Чуть слышные смешки. Хихиканье. Ничего похожего на истерический гогот Рози, на которой я тренировала эту речь. Она ржала так, словно в её гостиной сидела не я, а живой Ли Эванс[28].

Я набираю в грудь побольше воздуха. Ну подумаешь, не вышло.

– Меня зовут Эмми, и я подружка жениха. Да, очень в духе двадцать первого века, очень в духе миллениалов. Такую честь оказал мне мой самый лучший друг. Лукас, я не представляю жизни без тебя. Мне было шестнадцать, когда мы встретились, и очень многие люди не верят, когда я им рассказываю, как это произошло. В день школьного бала я отпустила в небо воздушный шарик с запиской, и Лукас нашёл его за много миль от меня, на пляже в Булони. Он написал мне, и наша дружба началась с одного простого сообщения с другого конца океана. Потом были другие сообщения, и письма, и посылки, и наконец, встречи. Однажды я отправила ему запись своей речи для экзамена по французскому, надеясь, что мне поможет хотя бы это, с учётом того, что в прошлый раз, вместо того чтобы спросить дорогу, я попросила дать мне сложную лошадь.

Снова смех. Ну хоть что-то. Я обвожу взглядом свою аудиторию, смотрю на Элиота. Он сидит на стуле, скрестив на груди руки, двумя пальцами поглаживая подбородок. Он чуть заметно, одобряюще мне улыбается.

– Если занервничаешь, – посоветовал Фокс на прошлой неделе, – представь, что стоишь перед одним только Элиотом. Это поможет.

– Только не представляй его голым, – добавила Рози, – ты же не хочешь, чтобы твоя вагина вспыхнула и загорелась? Ставлю папину машину, что шланг у этого типа гигантский. Что? Не смотри на меня так, Фокс, не я же его таким придумала.

– Кто-то из вас, вероятно, знает, – продолжаю я, глядя на море заинтересованных лиц, – что мы с Лукасом родились в один день, и каждый год мы празднуем наши дни рождения вместе. И вы все знаете, что Лукас – ужасный пьяница. Простите меня, Жан, но ваш пропавший шёлковый галстук, фиолетовый и с бриллиантами, закопан в горшке в глубине вашего прекрасного сада. Его там закопала я. Прости, Люк. Твой брак аннулирует соглашение о неразглашении.

Жан разражается хохотом, указывая на Лукаса. Лукас закрывает лицо руками. По залу прокатывается волна смеха.