Дороги авантюристов, или Загадочная яхта лорда Гленарвана

Франция активно искала внешних союзников для реванша. Началось постепенное франко-русское сближение (которое завершится в 1891 году договором о военном союзе, направленном против Германии), а в романах Жюля Верна немедленно замелькали очень симпатичные русские. Пример: роман «Гектор Сервадак», в нем два главных героя — русский и француз — поначалу враждовали, поцапались из-за женщины, и даже на дуэли стреляться собрались. Но тут случилась катастрофа планетарного масштаба, мир рухнул, дуэль отменилась, и вскоре французский офицер и русский аристократ не просто помирились, но стали закадычными друзьями, вместе боролись, преодолевали и побеждали. Писательский месседж лежит на поверхности, до самого туповатого читателя дойдет: да, мы поцапались с русскими и при Наполеоне Первом, и при Третьем, но все же русские неплохие ребята, и после катастрофы (жуткого поражения от Германии) лучше с ними дружить, тогда всех одолеем. Французская публика месседжу вняла, и этому, и другим аналогичным, — и активно покупала облигации русских займов, размещаемых во Франции.

Вывод: когда дело касалось политической конъюнктуры, мсье Верн в своих книгах всегда чутко держал нос по ветру. Роман «Дети капитана Гранта» не исключение.

* * *

Итак, экспедиция прибыла в Тандил, расположенный на возвышенности в предгорьях горной цепи Сьерра-Тандил.

Город переживал не лучшие свои времена. В 1855 году под городом произошла битва аргентинской армии, которой командовал лично военный министр Митре, с индейцами хорошо (хоть и заочно) знакомого нам вождя Кальфукуры. Аргентинцы были биты и бежали, бросив обоз и артиллерию. А Кальфукура со своим воинством затем разграбил и сжег Тандил. Частично жители погибли, частично попали в плен к индейцам, частично бежали в более спокойные места.

Раны от того страшного разгрома до конца не затянулись. Но все же город помаленьку возрождался. Каждый год в Аргентину прибывало 1,5-2 тысячи эмигрантов из Франции, и многие оседали в Тандиле и его окрестностях. В последние годы им составили компанию итальянцы из Савойи и Ниццы. И тех, и других манили щедрые наделы земли, выделяемые аргентинским правительством всем вновь прибывшим. У индейцев относительно тех земель имелось свое особое мнение, и оттого-то фермы поселенцев напоминали крепости, а на холме над городом высился форт Независимости.

Туда, в форт, пошагали путешественники вместе с Талькавом, оставив лошадей в городской гостинице под присмотром Тома Остина и матросов.

Комендантом форта был француз. Вернее, не совсем француз. Вернее...

Нет, надо отвлечься ненадолго от внешней политики Наполеона Третьего. И сказать несколько слов об одном аспекте политики внутренней, иначе не понять ситуацию, с которой столкнулся Жак Паганель.

Так вот, во внутренней политике Наполеон гнул такую линию: я, дескать, император всех французов, а французы — это все, кто живет во Франции, так что не надо называть себя бретонцами или провансальцами. Вы французы, и точка. И говорить извольте по-французски. А кому не нравится, тот поедет бесплатно, за счет государства в Кайенну или Новую Каледонию. И займется там общественно-полезным трудом на свежем воздухе. Тоже бесплатно.

Надо признать: «императором всех французов» Наполеон Третий называл себя по праву, действительно старался сделать свою империю общенародным государством. Развивал медицину и образование для малоимущих, ликвидировал безработицу системой общественных работ, активно вмешивался в отношения между рабочими и капиталистами, и отнюдь не всегда на стороне последних: например, в 1864 году (первым в Европе!) предоставил французским рабочим право на забастовки.

Но в национальном вопросе никакого либерализма император не проявлял. Национальные меньшинства Франции: провансальцы, баски, каталонцы, бретонцы и другие, — отдельных от прочих французов прав не имели. Языки их щемили, оставляя лишь для семейного общения: никакого образования на окситанском, никаких газет на каталанском, вы французы, и точка! Любые попытки самоорганизоваться по национальному признаку давились на корню.

При том вторая половина девятнадцатого века — это время бурного роста национального самосознания по всей Европе. И далеко не все представители французских нацменьшинств мирились с политикой офранцуживания. Многие эмигрировали, и среди уезжавших в Аргентину из Франции эмигрантов большинство составляли французы, да не совсем.

А тут в империи еще одно нацменьшинство образовалось, и не маленькое: в 1860 году Наполеон аннексировал у Сардинского королевства Ниццу и Савойю — 670 тысяч итальянцев были директивно объявлены французами, чему совершенно не обрадовались. Историческая родина, Италия, принять всех недовольных не могла: ни земли лишней нет, ни рабочих мест вакантных. Поток итальянцев-савойцев хлынул за океан, в том числе в Аргентину, и там в наши дни итальянская диаспора первая по численности.

...Комендант форта Независимости оказался французским баском, уроженцем департамента Нижние Пиренеи. Француз, да не совсем.

Это кое-что меняло для Жака Паганеля.