Дороги и люди

И вот то, что уцелело, теперь хранится под сводами монументального здания из базальта. Оно высится у крепкой скалы из того же базальта на центральном проспекте Еревана.

Манускрипты здесь не безмолвствуют — они не только выставочные экспонаты. Матенадаран — это не музей, а научный институт. Древние рукописи в работе, значит — живут! И обогащают науку и литературу.

Есть в Ереване, в парке Цицернакаберд, и другое сооружение из такого же серого с синим отливом базальта — прочного, долговечного камня. Там царит такая же благоговейная тишина, что и в залах Матенадарана. Но это тишина скорби, тишина неугасимой памяти народной о гибели полутора миллионов армян — жертв жесточайшего геноцида, разыгравшегося в годы первой мировой войны в османской Турции.

Предельно простое сооружение: взметнувшийся в небо островерхий обелиск — символ возрождения армянского народа — и неподалеку ребристый каменный шатер, сложенный из двенадцати пилонов с узкими проемами между ними. Внизу, под шатром, бесшумно колышется Вечный огонь. Двенадцать пилонов из базальта как двенадцать каменных богатырей, ставших в круг и траурно склонивших свои головы над синим пламенем. Кажется, будто витают здесь души убитых в горах Киликии, заживо погребенных в песках Месопотамии, утопленных в водах Евфрата...

Выше я упомянул о том, что в трагические годы армянской истории люди, рискуя жизнью, уберегали от гибели древние книги. Хочу добавить: судьбы многих книг, хранящихся в Матенадаране, похожи на людские судьбы. Под своды базальтового шатра к вечно полыхающему огню приходят те, кто уцелел в годину жестокой резни и нашел приют в Восточной Армении; и те, кто после долгих скитаний на чужбине вернулся на землю своих отцов и обрел новую жизнь. Так же, как люди, обрели свой дом и древние книги, спасенные от пожарищ и грабежей. И из разных стран мира до сих пор поступают в ереванский Матенадаран многовековые книги-скитальцы, становясь непреходящей духовной ценностью народа.

Иногда можно услышать: большой город разобщает людей, в пестром людском потоке человек теряется.

Ереван — большой, миллионный город. Но его улицы, площади, скверы не разобщают, а соединяют жителей. «Интерьеры города» (да простят мне архитекторы терминологическую вольность) отражают эстетические пристрастия ереванцев, вызывают общую радость, укрепляют чувство коллективности. И город сам — коллективное творение народа, вдохнувшего в него свою душу, свой гений. Пережив тяжкие, тревожные века, город спокойно, с верой в могущество труда смотрит в будущее. То, чем стал Ереван за шестьдесят лет, не сумели сделать двадцать семь веков.

В Ереване нередко можно услышать обращение на «ты» даже к незнакомым людям. И это «ты» произносится по-особому, на свой лад. Есть ведь разные «ты»: барственное, фамильярное, а то и просто хамское. Есть интимное «ты» любящих. Есть партийное «ты» единомышленников — строгое и братское. Есть крестьянское «ты» земляков-односельчан. Ереванское «ты» совершенно особое. В нем что-то от изначальной праисторической близости людей, отголосок долгой чреды бед и испытаний, объединивших весь народ в многовековой борьбе против поработителей. Оно и суровое, и сердечное, но без тени какого-то панибратства. И если тебя называют на «ты» — знай: это знак доверия, знак приобщения к большой и доброй семье. Не сердись!

...Изваянный из серебристо-синего базальта высокий человек склонился над чертежом. Это — памятник зодчему.

Именно таким, склоненным над столом, я вспомнил Александра Ивановича Таманяна.

В тридцатых годах мне, тогда юноше, довелось увидеть знаменитого архитектора в его тесной мастерской в Ереване. Твердо положив руки на стол, он стоял над чертежом строящегося по его проекту гранитного здания Народного дома, ныне Театра оперы и балета.

За окнами сносили серые, из необожженного кирпича домишки, рушили кривые глиняные ограды. В небе клубились тучи пыли. И уже вставали новые контуры столицы. А в этой комнате жил весь будущий город с проспектами, бульварами, монументальными зданиями, скверами, фонтанами. Жил в чертежах, схемах, макетах.

Александр Иванович — в белой сорочке с закатанными до локтей рукавами — отошел от стола и провел ладонью по расчерченному тушью листу ватмана, висевшему на стене.

— Вот как раскинется город, — сказал он и посмотрел в окно, словно для того, чтобы увидеть будущее, увидеть, как сбылось все им задуманное.

В 1936 году Таманян умер...

Еще до революции он стал признанным в России архитектором. Созданные им проекты особняка Кочубея в Царском Селе, дома Щербатова на Новинском бульваре в Москве, отмеченного золотой медалью Московской городской управы, ярмарочного ансамбля в Ярославле выдвинули его в ряд видных зодчих того времени. В 1914 году он избирается академиком архитектуры, а вскоре — вице-президентом императорской Академии художеств.