Кизиловые кусты у дороги вовсю цвели, и дождь разбросал лепестки, которые мягко касались босых ног и застревали между пальцев. Причер брел, опираясь на палку, вырезанную из ветки сикоморы. Перейдя через дорогу и миновав заросли дикого пекана, он, по обыкновению, выбрал тропку, ведущую через лес к ручью и прямиком к
То же самое путешествие, тем же самым путем, в то же самое время: ближе к вечеру, — потому что так ему было проще достичь поставленной цели. Эти прогулки начались однажды в ноябре, когда он пришел к своему
Теперь был месяц май. Прошло полгода, и Причер, который родился в мае и женился в мае, подумал, что в этом же месяце суждено закончиться его миссии. Он верил, что именно сегодняшний день отмечен неким знаком, поэтому сегодня он ковылял по своей тропе быстрее обычного.
Солнечный свет собирался длинными пучками, путался у него в волосах и перекрашивал испанский лишайник, свисающий длинными поникшими усами с веток, заставляя серое превращаться в перламутровое, а потом в голубое и снова в серое. Застрекотала цикада. На ее стрекот тотчас откликнулась другая.
— А ну цыц, жуки! Чего это вы расшумелись? Одиноко вам, что ли?
Тропинка все норовила сбить его с толку, и иногда, оттого что на самом деле это была всего лишь узенькая полоска утоптанной земли, он терял ее из виду. Вдруг тропка резко спустилась в лощину, где пахло сладкой смолой, — отсюда начинался самый трудный отрезок пути: в густых зарослях дикого винограда было темно хоть глаз выколи, и кто-то, а кто — Бог ведает, грозно раскачивал нависающие с обеих сторон тяжелые ветки…
— А ну кыш оттудова, черти! Ваше поганое отродье не могет напугать Причера. И вы, чертовы призраки, поберегитесь! Причер идет! Вот он вам башку раскроит, да кожу сдерет, да зенки выколет и все ваше отродье отправит в геенну огненну!
И все же его сердце заколотилось сильнее, и палка грозно застучала по тропе, словно кому-то в предостережение; а зверь затаился где-то позади; и ужасные глаза, горящие адским огнем, зыркали из невидимого логовища.
Эвелина, насколько он помнил, в духов не верила, и это всегда его раздражало. «Замолчи, Причер, — бывало, говорила она, — я больше слышать не хочу твои дурацкие бредни про призраков. Нету никаких призраков, разве что в твоей глупой башке!» О-хо-хо, какая же она сама была глупая, ибо теперь, Господь в небесах свидетель, она обреталась среди хищников с голодными глазами, таящихся во мраке. Он прислушался и позвал: «Эвелина? Эвелина… отзовись, солнце мое!» И поспешил дальше, вдруг испугавшись, что настанет час, и она услышит его зов и, не ведая, кто это, сожрет его заживо.
Скоро послышалось журчанье ручья. От ручья до
Тут деревья поредели, а тропинка, расширившись, выбежала на вырубку, похожую на полый кубик посреди леса. Вот оно, Причерово
Причер выбился из сил и запыхался. Он упал на колени и прислонил палку к сгнившему дубовому пню, из которого гроздьями торчали шапки дождевиков. Потом, раскрыв Библию на странице, заложенной серебряной ленточкой, он сложил руки и поднял голову к небу.
Прождав в молчании несколько минут, он сощурился, вглядываясь в небесный свод и в дымные космы облаков, которые, точно клоки льняной пакли цвета матового стекла, едва заметно плыли по голубой тверди.
А потом позвал шепотом:
— Миста Исус! А, миста Исус?
Ему ответил ветер, взметнув вихрь сопревших за зиму листьев, которые завертелись колесами по зеленому ковру мха.
— Я вернулся, миста Исус, как и обещался, минута в минуту. Прошу вас, сэр, обратите свой взгляд на старого Причера.