Дорогие Американские Авиалинии

Наверх я взбирался в горячем и мутном остолбенении. Дома на первый взгляд все было по-старому. Да Робби просто съехал с катушек! Или скверно пошутил. Мои книги на месте, и телевизор на шлакоблочном престоле, фотографии в рамках. Почти на всех — Стелла с Крупичкой: как фотограф я не попадал в запечатленные воспоминания. На миг меня отпустило; я внутренне готовился к многозначительному зиянию пустой квартиры, даже без той скудной мебели, что стояла у нас. Но потом я присмотрелся внимательнее. Из шкафа в спальне исчезло большинство Стеллиных вещей, остались только жалкие одежды, ношенные во время беременности. В Крупичкиных ящиках тоже пусто, лишь распашонки, из которых она уже выросла. Детские книжки были на месте, игрушки разбросаны по полу (одна из наших куколок вуду лежала ничком, как жертва расстрела в школе), но Крупичкин драгоценнейший неразлучный медведь из кроватки исчез. Его отсутствие было как точка в конце жуткого предложения, медленно сгустившегося перед глазами: они уехали. Наверняка в ту же ночь, после того как мы разодрались, пока я торчал в «Ставках», отсвечивая короной на макушке, Стелла собрала вещи и рванула на ночной рейс до Лос-Анджелеса, к родителям. Может, это даже был рейс «Американских авиалиний» — такое остроумное зловещее совпадение. Я бродил по комнатам, тупо подсчитывая, что она взяла и что оставила, будто определяя степень серьезности, исчисляя окончательность события. Неужели она могла бросить «Ариэля» Сильвии Платт? Она обожала Платт. Ее рукописные пометки украшали страницы книжки. Была ли жизнь со мной так ужасна, что Стелла побросала все свои туфли? Я взял одну туфлю и поднес к носу, будто ловя последний исчезающий Стеллин след, но туфля пахла только новой кожей. Потом в детской я нашел на пеленальном столике пятнышко Крупичкиных какашек, будто коротко чиркнули ириской, и непостижимым образом это пятнышко отчего-то переломило меня надвое, как сухую ветку. Вцепившись в края пеленки, я трясся и всхлипывал — рыдая над засохшим дерьмом своей дочери.

— Бенни?

Это пришел Робби.

— Я тут, — отозвался я.

Вытер слезы рукавом рубашки, который, тревожный знак, пах рвотой. Я поискал следов, но ничего не увидел, и придумал лишь то объяснение, что в прошлую ночь был столь зверски пьян, что даже мои поры рыгали. Господи, со мной ли это все происходит?

— Иду, — крикнул я.

Робби стоял в открытых дверях вместе со своей Салли. Он выглядел озабоченным, у нее же лицо было решительно прокурорское. Из-за ее костюма матери-прародительницы — массивное платье из батика с вышивкой, мутантская обувь, что-то между домашними шлепанцами и крестьянскими сабо, и радужная налобная повязка — я вспомнил старинную рекламу маргарина: «Нехорошо обманывать мать-природу». У Матери-Природы был свирепый вид. Наверное, она никогда не простит мне ту историю, когда я упал без сознания в ее палисаднике и поломал фиалки. Ее возмущенная мина навела меня на подозрение, что Салли и помогла Стелле собраться.

— Мы хотели убедиться, что у тебя все нормально, — сказал Робби.

— Само собой, — буркнул я.

— Всякое в жизни случается, — повторил он. — Не сомневаюсь, все образуется.

— Конечно, — сказал я.

Ничего не образовалось.

И не могло. Я тут же позвонил в Калифорнию. Ответил Фрэнк, отец Стеллы, который был судьей среднего уровня в своем штате и по совместительству преподавал где-то политические науки.

— Бенджамин, — сказал он, не переставая вздыхать, — моя дочь много чего вытерпела, она сейчас не может с тобой поговорить. Я думаю, что еще долго не сможет. Я понимаю, ребенок — не кол посреди поля, так что дело непростое, но я тебя уверяю, маленькая Стелла ни в чем не будет знать нужды. Тебе предстоит признать свою вину и дать Стелле время разобраться во всем. Так уж случилось, что я люблю свою дочь (ударением он подсветил сравнение/контраст), и я не желаю ей ни капли лишних страданий.