Дорогой длинною

лошадям нужен был подножный корм. Солнце стояло в небе, не омрачаясь ни одним облачком, вторую неделю, упругие зелёные стебли и листья росли как на дрожжах, выбираясь из-под заборов, камней и куч мусора, деревья покрылись золотисто-зелёной дымкой. И в один из вечеров цыгане, основательно посидев в трактире, решили: время трогать. Наутро дед Корча в сопровождении нескольких мужчин торжественно двинулся к уряднику – получать разрешение на кочевье. Цыганский табор по закону был приписан к мещанам Смоленска, и для полугодового кочевья требовалось взять бумагу с печатью в участке. Сия процедура проводилась неизменно каждую весну и отлажена была до филигранности.

По грязным, отставшим от стен обоям канцелярии скакали весёлые солнечные зайчики. Урядник Павел Артамоныч сидел за столом в самой благодушной позе, без кителя, явив миру из-под распахнутого ворота рубахи заросшую буйным волосом грудь и фальшиво насвистывая "Гром победы, раздавайся". Под это пение по щербатому столу вяло маршировала недавно проснувшаяся муха. Павел Артамоныч как раз пребывал в раздумьях: прихлопнуть ли свёртком бумаг или всё же помиловать заспанное насекомое, когда в дверь осторожно просунулась сивая борода деда Корчи.

– Дозволите ль до вашей милости, Павел Артамоныч?

– А, цыгане… - проворчал урядник, поднявший было руку застегнуть ворот и при виде таборных облегчённо сбросивший её. - Отчего, черти, без доклада впёрлись?

– Так, кормилец, кому же докладать, ежель в приёмке пусто? - цыгане чинно, по одному прошли внутрь и выстроились вдоль стены, поснимав шапки. - Секлетаря вашего и дух простыл…

– Опять на речку усвистал во время присутствия, оголец… А вам чего? – сурово супя брови, осведомился страж порядка. Цыгане, переглянувшись, осторожно заулыбались:

– Так бумагу же требуется, благодетель! До зарезу надобно! Ехать нам пора! Сами видите, погоды стали…

– А-а, опять, стало быть, хвосты загорелись? - урядник, приняв непреклонный вид, упорно наблюдал за своей мухой. - Солнышком вас, разбойников, пригрело? Уж, поди, и телеги с хомутами повытаскивали?

– Да как же, родимый, без вашего-то позволенья, нешто мы смеем? Мы порядок знаем… - нестройно загомонили цыгане.

– А коль знаете, так и понимайте, что надо ждать. - солидно изрёк урядник, по-прежнему обращаясь к сонной мухе. У Ильи, которого старшие цыгане сегодня впервые взяли с собой к начальству для важного дела, остановилось дыхание. Ждать?! Чего ждать?! И так засиделись дальше некуда, уж трава вылезла в палец и солнце жарит, как в июле, чего же тут, отец небесный, ещё дожидаться?! Он был уже готов во всеуслышанье высказать всё это, но дед Корча остановил парня одним взглядом и не спеша шагнул к столу.

– Павел Артамонович, да нешто мы без понятия? Вестимо, разумеем, что НАДО Ж ДАТЬ, не первый год вашей милости кланяемся… Всё, как бог велел, будет, не извольте себя волновать. - на выщербленную столешницу лёг аккуратный бумажный свёрток. Урядник могучей рукой смахнул его в ящик стола и, глубокомысленно наморщив лоб, задумался. Цыгане наблюдали за ним с растущим беспокойством, подозревая, что вслед за "надо ждать", чего доброго, последует "надо доложить". Но докладывать-то в свёрточек как раз было и нечего. Подношение для начальства собирали всем табором, и всё равно получилось негусто: к концу зимы денег не было ни в одной семье.

Урядник, наконец, поднял начальственный взгляд на обеспокоенные смуглые физиономии.

– Ведь вот и что с вами поделаешь… По-хорошему, так доложить требуется… да уж бог с вами. Всю жисть на моей добрости, бродяги, выезжаете!

Но только чтоб завтра ваша Настька и другие, какие не самые носатые, у моей Матрёны Спиридоновны на дне ангела пели! А опосля езжайте куда желаете, глаза б мои вас не видали! Покою в городе больше будет…

– Вот спасибо, кормилец! Вот спасибо, отец родной! Вот явил счастье несказанное! - обрадованно закланялись цыгане. Урядник хмыкнул в жёлтые от табака усы, почесал грудь и повелел:

– Выдьте покамест, обождите там на крылечке. Сейчас этот прохвост с речки пришлёпает и все бумаги вам обделает. Не самому ж мне утруждаться для вас, окаянных?!

Цыган вынесло за порог. Вскоре действительно явился с реки босой и довольный секретарь с ведром головлей, и через полчаса бумаги со всеми печатями, позволяющие полсотне цыган, приписанных к Смоленску, кочевать до осеннего времени, были готовы.

На другой день цыганская улица кипела. Во всех дворах полоскались вывешенные на верёвках для уничтожения зимнего духа ковры и тряпки, на крышах жарились подушки и перины. Женщины носились по дворам с посудой, начищая медные сковородки, оттирая закопчённые в печи котлы, всюду шла стирка, уборка перед отъездом, проветривание и сборы. Мужчины сидели по сараям, проверяя упряжь, осматривая телеги: почти в каждом дворе стояла, задрав оглобли, как руки, к небу, старая колымага, под которой озабоченно копошились отец семейства с сыновьями. Застоявшиеся в конюшнях лошади чувствовали радостную суету людей, призывно ржали, молотили копытами в стойла, угрожая разнести их в щепки.