Дорогой сновидений

Колдун подмигнул другу, потрепал по загривку. Но затем его глаза вновь наполнились грустью, лицо окаменело, став настороженным. Волк, взглянув на него, с грустью вздохнул, чуть наклонил голову, спрашивая: "Что тебя тревожит? Что не дает успокоиться? Или это усталость так велика, что ты не можешь прогнать ее?"

"Все очень сложно, дружище, — проведя рукой по рыжей голове волка, Шамаш взлохматил его шерсть, потом пригладил вновь. — Порой я сам не понимаю, что со мной происходит".

"Расскажи, — не спуская с хозяина внимательного взгляда преданных глаз, попросил волк. — Может быть, я смогу помочь. Мне известно, что…" — тут его уши встали, настороженно заострились, показывая, что зверь услышал звук, который привлек к себе все его внимание.

Повернувшись вслед за Ханом к пологу, колдун увидел Шуши, которая осторожно пробралась в повозку. Виновато поджав под себя хвост и тихо поскуливая, она подползла на брюхе к брату.

Волки обнюхались, тихо переговариваясь между собой по-звериному.

Не нужно было знать их язык, чтобы понять, о чем они шептались. Шуллат просила прощение, признавая свою вину. Хан сперва недовольно ворчал, затем, не в силах более выдерживать несчастного взгляда сестры, в глазах которой зажглись слезы, лизнул ее в морду, показывая, что простил и готов помириться. Немного успокоившись, волчица легла рядом с братом, словно под его защитой, и лишь после этого осмелилась взглянуть на бога солнца.

"Прости меня! — она даже не заскулила, а пискнула, как совсем маленький щенок. — Я так виновата!"

"Не беспокойся. Все в порядке".

"Я не могла не пойти, — ее глаза были по-прежнему полны грусти и боли, когда, даже получив прощение от других, она все еще была не в силах простить себя сама. — Это… Это было выше меня! Я чуяла, что мы должны…"

"Знаю, — колдун погладил ее по голове, почесал над глазами. — Бывают поступки, которые совершаем не мы, а они вершат нас".

"Ты не сердишься?" — она ткнулась носом ему в руку.

"Конечно, нет. Разве я могу на вас сердиться?"

"Спасибо", — Шуллат, наконец, облегченно вздохнула.

"Как малышка?"

"Сперва чувствовала себя виноватой. А потом успокоилась. Она спит", — когда Шуллат уходила от своей подружки, от той веяло таким покоем и счастьем, что даже если прежде волчица испытала некий подсознательный страх за нее, то стоило ей заглянуть в лицо девочки, как все опасения улеглись, словно их и не было.

"Может быть, мне поговорить с ней?"

Хан с Шуллат переглянулись, потом последняя ответила:

"Пусть пройдет время. Оно поможет ей успокоиться. Эта передышка нужна всем. И тебе тоже. Чтобы отдохнуть".

Колдун кивнул, соглашаясь. В конце концов, что могло угрожать девочке в самом сердце каравана, защищенного от всего мира не только шатром из оленьих шкур, но и вставшим поверх него магическим куполом, который не подпустит к себе ни одного чужака.

"Ты все равно беспокоишься о ней, — заглянув в глаза повелителя небес, волчица чуть наклонила голову. — Я пойду к ней, буду рядом".

"Спасибо".

"Я с тобой", — оглянувшись на хозяина и заметив его согласный кивок, волк двинулся вслед за сестрой.

"Зачем? Я сама справлюсь! И вообще, тебе нужно отдыхать, а не бегать по снегам".

"Я жив. Движения дадут мне почувствовать себя здоровым и помогут вернуть потерянные силы".

"Ладно, идем", — ей и самой не хотелось даже на миг расставаться с братом. К тому же, она прекрасно понимала, что они должны как можно скорее обменяться друг с другом воспоминаниями о минувших событиях, чтобы, разделив их, сохранить.

Двумя солнечными лучами волки выскользнули из повозки. Лигрень кашлянул в ладонь.

Все это время он молча сидел в стороне, не смея отвлечь внимание повелителя небес. Караванщик знал, что золотым охотникам дана способность говорить на языке мыслей и не хотел помешать разговору, не предназначенному для ушей человека.

— Что, лекарь? — не поворачиваясь к нему, спросил Шамаш. Его глаза, казалось, глядели в пустоту, стремясь найти по другую сторону ее то, чего не хватало в окружающем мире.

— Тебе бы тоже не мешало отдохнуть, — пристально глядя на бога солнца, боясь пропустить первый же знак недовольства и остановиться, прежде чем оно перерастет в гнев или даже ярость, проговорил Лигрен. — Не беспокойся, я посижу с хозяином каравана.

— Ты устал не меньше меня, — Шамаш, пододвинувшись к краю повозки, устроился в углу, лицом к собеседнику, опираясь спиной о жесткий боковой каркас.

— Что я? Я ведь в сущности ничего не делал… — вздохнул тот. Конечно, он был рад, что Атен, которого еще несколько часов назад все считали умиравшим, поправляется. И, все же…

Он испытывал не только облегчение, но еще и обиду, возникшую из осознания собственной бесполезности.