Дорожные работы

Мысль эта показалась ему настолько потешной, что он улыбнулся. Некоторое время спустя он обратил внимание, что вкус во рту изменился. Не в худшую сторону, нет, но явно изменился. Да и слюна, казалось, загустела. А вот ноги… ноги слегка подергивались, словно только и дожидались приглашения пуститься в пляс. Более того, ему почему-то казалось, что лишь после танца ноги прекратят дрыгаться и снова станут обычными ногами, к которым он привык…

А вот следующая мысль его слегка напугала. Ему вдруг почудилось, что он потерялся в каком-то огромном и незнакомом дворце, а теперь поднимался по высокой хр-рр-рустальной лестнице…

Ага, наверное, это таблетка Оливии начала действовать, догадался он. А забавно прозвучало это слово — хрустальной, верно? Хр-рр-рустальной — трескучий такой звук, раскатистый, хрустящий, словно при движении застежки «молнии» на костюме стриптизерши.

Он довольно улыбнулся и посмотрел на сигарету, которая вдруг стала удивительно белой, удивительно круглой, самым удивительным образом символизируя американский табак и американское процветание. Ведь только в Америке делают такие вкусные сигареты. Он затянулся. Восхитительно! Да, мескалин начал действовать. Оливия была права. Похоже, он уже улетал. Знали бы люди, что он думал по поводу слова хрустальный (вернее — хр-рр-рустальный),

они бы наверняка сказали, качая головами: Ну дает парень! У него точно крыша поехала. Крыша поехала. Тоже забавное выражение. Он вдруг пожалел, что рядом нет Сэла Мальоре. Они бы с Циклопом Сэлом классно провели время. Про делишки мафии потолковали бы. Про старых потаскух. Он словно воочию увидел, как они сидят с Мальоре в небольшом итальянском ristorante, едят спагетти и слушают музыку из «Крестного отца». И все в красках — роскошных и сочных. В них можно было окунуться и плескаться, словно в ванне с пеной.

— Хр-рр-рустальный, — смачно произнес он и ухмыльнулся. Странно, он сидел и грезил тут едва ли не целую вечность, а вот пепла на кончике сигареты не прибавилось. Он поразился. Затянулся еще разок.

— Барт?

Он поднял глаза и увидел Мэри. Она принесла тарелочку с канапе. Он улыбнулся.

— Присаживайся, Мэри. Это мне?

— Да. — Она протянула ему тарелочку. Бутербродик, намазанный чем-то розовым, был треугольной формы и совсем крохотный. С чем же он? Вдруг ему пришло в голову, что Мэри страшно испугалась бы, узнав, что он «наширялся», как выразилась бы Оливия. Могла бы «скорую помощь» вызвать, а то и полицию. Или еще черт знает кого. Нужно вести себя нормально, чтобы она не догадалась. Однако от одной этой мысли он вдруг почувствовал себя совсем странно.

— Я его позже съем, — возвестил он и опустил канапе в карман рубашки.

Глаза Мэри поползли на лоб.

— Барт, ты пьян?

— Немножко, — признал он. Он видел поры на ее лице. Прежде почему-то никогда их не замечал. Господи, сколько дырочек! Как будто Господь был пекарем, а лицо Мэри — пасхальной мацой. Он невольно хихикнул, а увидев, что Мэри нахмурилась, поспешил добавить: — Ты только никому не говори!

— Про что? — озадаченно спросила она.

— Про «дурь».

— Барт, что за околесицу ты несешь?

— Мне нужно в туалет, — объяснил он. — Я скоро вернусь.

Он ушел не оглядываясь, но спиной чувствовал ее взгляд.

Оборачиваться нельзя — возможно, тогда она не догадается. Ведь в этом лучшем из миров все возможно — даже хр-рр-рустальные лестницы. Он улыбнулся с нежностью. Слово это стало ему близким другом.

Путешествие в ванную каким-то образом превратилось для него в настоящую одиссею. Звуки вечеринки слились в невероятную какофонию, причем звук то усиливался, то исчезал, а потом, вновь возникая, приобретал стереофоническое звучание. Встречая знакомых, как ему казалось, людей, он лишь что-то бормотал себе под нос и, не желая вступать в разговор, указывал на свой лобок, улыбался и продолжал путь. Его провожали озадаченными взглядами. И почему не бывает вечеринок, где присутствуют одни незнакомцы? — огорченно спрашивал он себя.

Туалет оказался занят. Прождав несколько часов (как ему показалось) снаружи, он наконец попал туда, но помочиться никак не мог. Стена за унитазом пульсировала на три такта. На случай, если кто-нибудь за дверью подслушивал, он спустил воду, хотя опорожнить мочевой пузырь так и не сумел. Вода была почему-то зловеще розовой, словно последний посетитель писал кровью. Черт знает что!

Покинув туалет, он мигом погрузился в приятную обстановку вечеринки. Лица плавали вокруг, словно воздушные шары. Музыка была изумительная. Элвис Пресли. Славный старина Элвис! Давай, Элвис, жарь! Вмажь им, бродяга!

Откуда-то выплыло и повисло прямо перед ним участливое лицо Мэри.

— Барт, что с тобой?

— Что со мной? Да ничего. — Он был растерян, в полном недоумении. Произносимые им слова зримо повисали в воздухе, словно нарисованные нотные значки. — У меня галлюцинации, — громко сказал он, обращаясь при этом сам к себе.

— Господи, Барт, что ты принял? — Мэри была уже всерьез напугана.

— Мескалин, — ответил он.