Доржи, сын Банзара

Никогда люди не ждали так праздника, как этого утра. Старики радуются, как дети. Ребятишки рассуждают деловито, как мудрые старики. До полудня еще далеко, а кругом вода, лужи. Улусники поднимают за рога и хвост уцелевших, едва живых коров. Те не держатся на ногах, трясутся, как в морозы. Их укрывают шубами и войлоками, ухаживают, как за больными детьми. По улице бредут самые некрасивые, самые уродливые животные на свете — ичетуйские лошади. Они спотыкаются о каждый комок кизяка.

Весна идет. Она все ближе с каждым днем, с каждым часом. Она теперь не ползет черепахой, а летит стремительным журавлем… Но на склонах Баян-Зурхэна, у подножий Сарабды и Бурханты не слышно мычания коров и телят, блеяния ягнят. Курлыкают журавли, каркают вороны. Над болотом пролетают быстрые кулики… У больших луж сидят парами осторожные турпаны. Они нарядились в желто-красные одежды и важничают, как главный лама… Болтливые галки тучей нависли над степью, кричат что попало. Длиннохвостые сороки кличут на чью-то голову то ли горе, то ли радость… Птицы рады весне, а люди — птицам. Кукуют кукушки. Под крышами сараев и амбаров воркуют голуби. Только черные вороны злобно поглядывают вокруг. Они спускаются на едва живых коров и с криком выщипывают шерсть. Костлявым клювом чистят черные крылья, ходят тихо, едва тащат ожиревшее за время зуда тело.

На Джиде еще белеет лед, а в степи уже зелено. Весь мир, кажется, вздохнул полной грудью после страшных дней зуда. Сосны разнежились на солнышке, роняют пахучие капли светлой смолы. В молодой траве запестрели цветы. Над ними жужжат не отогревшиеся еще пчелы. После каждой теплой ночи цветы становятся ярче, травы выше.

Наступила весна. А у многих все же гибнут от истощения последние коровы, спасенные с таким огромным трудом. Они только обогрели спины под лучами солнца, только потрогали губами первые ростки травы. Жалко смотреть, как гибнет скот в дни зуда, когда ревет ветер, жжет холод, падает тяжелый снег. Еще горше смотреть на гибель скота сейчас — ведь в степи зацвели цветы…

Отощавшие коровы принесли слабых, полуживых телят. Женщины доят жидкое, синее молоко, дают телятам соску. Туда, где жалобно мычит теленок, тянутся и остальные коровы. Они завидуют, наверно, той корове, у которой есть теленок.

Кое-кто из улусников идет к Мархансаю, Тыкши, Бобровскому, Ломбоцыренову. Еще во дворе снимают шапки. Мархансай дал нескольким семьям по корове с теленком — тем, у кого остались только собаки. Он раздает коров, которые дают мало молока — старых, беззубых. Но где найдешь молодых и жирных? Лишь бы на дворе мычал теленок, лишь бы было кого встретить с пастбища, к кому выйти с подойником.

О плате богачи пока не говорят: «Отведи корову домой. Насчет цены поговорим когда-нибудь в другое время». Улусники догадываются, во что обойдется эта помощь, — но как быть, что делать?

Никто не спешит на летники — нет коней перевезти юрты. Скот топчет покосы, молодую траву зимников. А трава поднялась густая, высокая. Она колышется и там, где раньше ее и не бывало. Раньше здесь овцы и кони травинку с трудом находили, а сейчас в этой траве может спрятаться баран. «Была скотина — мучили засухи; остались без скота — не знаем, куда траву девать», — говорят улусники.

Доржи многое узнал, многое понял за эти дни…

Беда не обошла и их юрту. Раньше у юрты бегали ягнята, козлята. Вечером в загородке протяжно мычали телята. Чадил кизячий дымокур. Мать доила коров… Теперь же за коновязью мягкие кучи земли, под ними трупы павших коров. Ветер доносит противный, сладковатый запах гниения. Он заглушает все остальные запахи. У Банзаровых, правда, осталось три коровы. Они принесли тощих, некрасивых телят. В такое время и это богатство. Коровы не отходят далеко от юрты — слабые, несмелые… Остался и каурый конек — он уцелел благодаря овсу, который отец получает в казачьем фуражном складе.

Отец ушел в караул пешком. В тот же день к матери зашла Ханда, жена Холхоя.

— Говорят, кто-то около магазейного амбара по ночам на хуре играет.

— Это, наверно, Еши, — тихо ответила мать.

— Янжима Тыкшиева видела, будто кто-то подъезжал к амбару на рыжем коне, в синем халате.

— Ну, этой девке я не верю.

Доржи чувствует, что стал взрослее. Когда приезжал Борхонок, он не отличал выдумку от правды… За дни зуда он узнал, пожалуй, больше, чем за все время учения.

Доржи думал, что интересное только из книг можно узнать и что только школьные учителя могут многому научить. Оказалось совсем не так. Во время зуда в Ичетуе жить было так же интересно, как книгу читать. Только очень жалко соседей, ребятишек и всех коров и телят-, которые с голода умерли, так и не дождавшись зеленых трав.

У Доржи болит голова. Может быть, оттого, что он много читает?

Доржи занимается, повторяет пройденное. Отец обещал отвезти его после сенокоса в Кяхту. Скорее бы сенокос!

Мальчики не отходят от Доржи. Они целыми днями слушают его рассказы о школе, учителях, об Алеше Аносове, Гытыле Бадаеве.