Доржи, сын Банзара

— Знаем, какое ты лицо…

— Читай при нас.

— Может, кто богатый должен?

— Разве богатому нужно магазейное зерно? — пожал плечами Данзанов. — Все это старые бумаги. Их давно выбросить надо…

— А может, и не так. Мы как слепые — ничего не видим, — вздохнул Холхой.

— Вот если бы кто-нибудь грамоту понимал…

И тут вспомнили про Доржи. Вместе с другими мальчишками он стоял поодаль и смотрел во все глаза.

— Погляди, Доржи, что это за бумаги. Помоги разобраться.

— Ничего интересного в этих бумагах нет, — буркнул Данзанов. — Да и не поймет мальчишка. Отдай. Сопли сначала утри, потом казенные бумаги трогай. Отдай, говорят!

— Не отдавай, Доржи. Порвет, на ветер бросит. Потом ищи. Видать, важная бумага, раз не хочет, чтобы ты нам прочитал.

Доржи отступил, спрятал бумаги за спину.

Потом так и впился в черные строчки. Взрослые люди ждут от него помощи.

Мальчик помахал бумагой с гербом.

— Это о порядке выдачи ссуды.

Ухинхэн взял у Доржи бумагу и подал Данзанову:

— Можешь выбросить или тайше на память подарить.

— А это указ от первого декабря тысяча восемьсот двадцать девятого года о запрещении корчемного вина. Корчмарей, которые не старше двадцати лет, надлежит отдавать в солдаты, а тех, кто старше, — в исправительные арестантские роты. В тюрьму, значит.

Ухинхэн передал и эту бумагу Данзанову:

— Нас это не касается; не то что вино из хлеба гнать — на болтушку для ребят муки. нет.

Данзанов с тоской и ненавистью посмотрел на Доржи. У того в руках замасленный клочок бумаги: распоряжение Тыкши Данзанова на выдачу из амбара двадцати пудов зерна Мархансаю Жарбаеву «за огораживание территории экономических амбаров».

— Вот это да! Мархансаю за жерди! Балдан жерди рубил, он и амбары огораживал, а Мархансай зерно получил!

— Отобрать! Пускай не грабит магазейных амбаров.

— По какому праву дал ты ему столько казенного хлеба?

— Я же зайсан. Ограда ведь нужна…

Возбужденные улусники двинулись к Мархансаевым, увлекли за собой Тыкши и Цоктоева.

Мархансай вышел на крыльцо своего зимника, узнал, в чем дело, и развел руками:

— Я законно получил… Жерди-то мои… Да и давно это было — два года прошло.

— Хоть двадцать лет. Отдавай муку! Балдан, а не ты пот лил!

— Отдавай, пока цел!

Мархансай затрясся, повернулся к Данзанову:

— Тыкши, ты же зайсан, ты бумагу подписал, усмири их… Это грабеж.

Данзанов отвернулся, будто не слышит. А из толпы закричали:

— Ты сам грабитель!

— Не отдашь по добру — силой возьмем!

— Чего слушать, пошли!

Но подойти к амбарам Мархансая было не просто — не пускали цепные собаки. Кто-то взял кол… Собаки подняли визг.

— Давай ключи, Мархансай!

— Открывай!

— Все мучаются, а ты песенки распеваешь!

— В доброе время соловей появился.

— Открывай, а то хуже будет.

— Не открою.

Заголосила жена Мархансая.

Сундай и Бужагар притащили длинное бревно. Улусники ухватились за него, раскачали, ударили в окованную железом дверь амбара. Дверь загудела, запрыгала, забренчал тяжелый замок.

Этого Мархансай не вытерпел.

— Не ломайте дверь, сумасшедшие! — взмолился он. — Сам открою.

— Повернулся медведь в берлоге, — рассмеялся Дагдай.

— Почуял, что не сдобровать.

Мархансай пошел к амбару, шатаясь, как пьяный. Глаза красные, щеки трясутся. Когда улусники начали отвешивать муку, повалился на мешки, запричитал:

— Я не такую брал… Той мукой я овец кормил. Это беззаконие…

Никто не обращал на него внимания. Мархансай встал и прошипел:

— Какой ты зайсан, когда бунтовщиков усмирить не можешь…

Кто-то ударил Мархансая в спину. От неожиданности он поперхнулся, прикусил язык. Обернулся — где обидчик? Никто не пошевелился. Насупившись, сжав кулаки, стояли вокруг соседи — Ухинхэн, Сундай, Холхой, Бужагар, Дагдай.

— Тогда я свои жерди заберу, — неуверенно проговорил Мархансай.

Тут такое началось, такая ругань поднялась. Даже у самых тихих, самых робких нашлись тяжелые слова черной ругани. Оказывается, не только Мархансай и нойоны умеют кричать… Сундай, Бужагар, Дагдай тоже знают плохие слова, но говорят их, может быть, только один раз в жизни.

Мархансай затрясся то ли от обиды и гнева, то ли от страха и что-то забормотал.

Улусники потребовали, чтобы Мархансай подвез муку к магазейному амбару на своих лошадях. Когда все было сделано и муку заперли, Доржи снова взялся за папку с документами. Тыкши Данзанов заискивающе сказал:

— Там больше ничего важного нет. Разойдемся, пообедаем, — предложил он. — Потом дочитаем.

— Нам все равно есть нечего, а ты успеешь, нажрешься!

— Читай, Доржи.

«Настоящий волчонок, — подумал Тыкши Данзанов. — А что будет, когда вырастет? На скачках меня подвел… Сейчас сколько из-за него терплю. Ну, придет день, за все рассчитаюсь».

Данзанов боялся, как бы мальчишка не наткнулся на одну бумажонку. Тыкши помнил ее; желтенькая такая… Не успел подумать, как Доржи вытащил ее из папки… «Ослеп бы ты на оба глаза… Пусть бы ветер вырвал и унес проклятую бумажонку… Сгорела бы она». Но ничего этого не случилось; Доржи громко прочитал записку. Это было распоряжение Тыкши Данзанова о выдаче двадцати пяти пудов зерна богачу Ганижабу.