Доржи, сын Банзара

Около дороги, ведущей в Селенгинск, лежит большой камень. Лежит он, говорят, с тех пор, как бурхан-багша создал землю. Люди назвали этот камень «Каменное седло». И вот однажды, три года назад, из Селенгинска вернулся Еши Жамсуев и рассказал, что камень перебрался через дорогу и лежит теперь на новом месте.

Ему не поверили.

— Однако, Еши, это не у дороги камень, а у тебя в голове какой-то камушек сдвинулся, — пошутил кузнец Холхой.

Улусники рассмеялись, а Еши обиделся. Но все же несколько человек, из самых любопытных, не удержались и поехали. Камень действительно лежал не там, где всегда. Он был повернут не к заходящему солнцу, как раньше, а к восходящему…

Среди улусников пошли тревожные толки, отправили посланцев в буддийский храм — дацан. Приехали пять лам[20]. К камню на молитву собрались люди. Ламы потребовали, чтобы жертвовали коров, коней, деньги. Они замесили тесто и стали раскатывать его на опрокинутых чугунах, чтобы от сажи и копоти тесто стало черное. Затем они слепили фигурки невиданных страшилищ. Это были не люди, не звери, не птицы. Они таращили на людей слепые бельма бумажных глаз. Из раскрытых пастей торчали красные тряпичные языки. Но когда все было готово для молебствия, появился мальчонка — пастушонок богача Ганижаба, из соседнего улуса.

— Я знаю, кто камень перетащил… Сам видел, — объявил он. — Вон дядька сидит…

Это и был Балдан.

Его подозвали. Тот плюнул на ладони и поднял камень.

Что делать? Ламы испугались: силач Балдан вылил им на костер дохода ушат воды. Надо как-то выкручиваться.

— У него нечеловеческая сила, — сказали они. — Он колдун. Надо отсечь ему руки.

Если бы не Мунко-бабай, плохо пришлось бы Балдану. Старик сказал:

— Почтенные ламы! Этот человек прославит наш улус. Сохраните ему руки…

Его поддержали все старики. Пришлось ламам уступить. Тогда они сделали из черного теста две огромные руки, слегка помазали их кровью Балдана и закопали в глубокую яму. Это было сделано ночью, при свете костров, под визгливую музыку трубачей из дацана.

А утром Балдана разыскал богач Ганижаб.

— Иди ко мне жить, — ласково сказал он. — Я буду одевать тебя, а ты — подсоблять мне в работе…

За ночь подобрел и Мархансай.

— Для тебя, Балдан, у меня найдутся и арса и овчина. Приходи ко мне жить…

Мархансай и Ганижаб знали: есть расчет держать работника-силача. Они даже поссорились из-за него. Балдан согласился жить у Мархансая. На то были у него свои причины. Об этом знала только Жалма.

И вот живет уже три года Балдан у Мархансая, работает за семерых. Мархансай иногда хвастается:

— Если бы не я, отрубили бы тебе руки, Балдан. Это я спас тебя, шепнул старикам.

Балдан слушает молча, не отвечает.

В улусе о Балдане ничего не знают. Поначалу пробовали расспрашивать его, кто он и откуда, но ничего не добились. И вот одни решили, что он стал таким молчаливым после пережитого горя, поговаривали даже, что он потерял всех родных; другие обвиняли его в гордости, а третьи сочувственно вздыхали — просто дураковат парень…

Жалме очень хочется побольше узнать о жизни Балдана. Она понимает, что судьба у них с Балданом одинаковая, хотя не похожи они друг на друга, да и по возрасту Балдан гораздо старше. Жалма думает, что когда боги разделяли людей на богатых и бедных, она и Балдан попали в одну кучу. Боги тогда сказали, наверно, богачам: «Вы всегда будете сытые, гордые. Мы будем вашими заступниками». А беднякам боги завещали терпеть. «Нет вам на земле ни счастья, ни сытости, — сказали боги, — ходите с голодным брюхом. Вам и собакам у нас одна цена — служите хозяевам, сносите побои, да не жалуйтесь, а то еще хуже будет. Терпите!» Жалма рада, что теперь она не одна, благодарит богов за то, что они привели Балдана в Ичетуй.

Ведь надо же было случиться! Жалма пасла в степи овец Мархансая. День был жаркий, овцы стояли, сгрудившись недалеко у дороги. Жалма сидела на Каменном седле, рядом лежал на траве пастушонок богача Ганижаба.

— Гляди-ка, — мальчик показал Жалме на дорогу, — какой здоровый дядька идет.

К ним подошел парень — большой, неловкий, с кожаным мешком на плече. Лицо спокойное, полное. Глаза добрые. На широком носу чуть заметная горбинка. Из мешка торчали топор — ну, никак не меньше конской лопатки, — молоток с кузнечную кувалду и огромная горбатая коса. Он не сказал громко «амар сайн», а только кивнул и что-то буркнул себе под нос. Сел рядом. Долго смотрел на Жалму, на веретено, которое она не выпускала из рук, потом спросил:

— Ты чья будешь? Как живешь?

О чем говорить с незнакомым парнем? Встать да уйти… Но Жалма не ушла, стала рассказывать. Слушала себя, удивлялась, что так доверчива. Может потому, что никто еще не спрашивал ее раньше, чья она и как живет…

Девушке показалось, что Балдан неодобрительно поглядел на нее, когда она кончила: вот, мол, какая болтливая… А он взглянул на Жалму и сказал:

— Вместе будем. Ты мне вроде сестры станешь.

— Как же вместе? — удивилась Жалма.

— Ну да, вместе. Я у твоего хозяина жить буду, работать.

— Не знаю, возьмет ли вас Мархансай. Побоится. Вы вон какой большой…