Доржи, сын Банзара

— Он, он! — на ходу крикнул Доржи, выбегая из юрты.

Мать сразу заторопилась, загремела посудой. Наконец-то приехал!

А отец уже соскочил с коня, обнял Доржи, поцеловал в голову.

— Ну, как живете?

Лицо у отца заросло щетиной, глаза усталые и добрые.

Отец укорачивает стремена. Доржи ждет с нетерпением. Вот он, наконец, стаскивает с плеч куртку с погонами и блестящими пуговицами, протягивает сыну саблю в черных лакированных ножнах. Сабля волочится за Доржи по земле, фуражка лезет на глаза. Банзар помогает сыну взобраться на коня. Доржи чуть нагибается вперед и вытягивает коня нагайкой.

— Тише! Не упади! — кричит вслед ему отец.

Вообще-то Доржи не хвастлив, но ему очень хочется, чтобы все ребята видели: он скачет на коне, как настоящий казак. Аламжи, Даржай и Шагдыр не показывают виду, что им завидно. Но Доржи знает наверняка: завидуют, что у его отца такой конь, сабля, нагайка, а главное — такие красивые погоны…

Отец часто хвалит Доржи за хорошую езду на лошади, но еще чаше говорит: «Седло и сабля от тебя не убегут. Еще узнаешь казачью службу, намозолишь зад на седле… Двадцать пять лет служить — не шутка…»

Но вот во дворе раздается топот копыт. Мать выходит навстречу сыну и в который раз повторяет все одни и те же желанные для Доржи слова:

— У-у… Настоящий казак!

Доржи придерживает саблю и ловко соскакивает. Он разнуздывает каурого, снимает седло, помеченное буквами «Б. Борг.» и белым номером «24». Мокрый потник расстилает на телеге, чтобы просох.

Отец снимает рубаху и начинает умываться. Бадма и Доржи поливают ему воду из ковша.

Сейчас отец будет бриться. Доржи вспоминает о ноже, которым он строгал лук. Настроение мальчика портится. И, чтобы не получить шлепков, Доржи заблаговременно выбегает из юрты.

— Зачем ты даешь Доржи нож, которым бреюсь? Затупил так, что и пальца не порежешь, — упрекает Банзар.

— Разве уследишь за ним?

Доржи стоит у юрты и слышит все от слова до слова. Отец точит нож и ворчит. Мальчик чувствует, что наказания не миновать. Но вот отец умолк. «Бреется», — догадался Доржи. Он представил себе: острый нож скользит по намыленным щекам, и отец становится все моложе и моложе, будто годы-месяцы спадают с него…

«Вот войду сейчас и скажу: «У Затагархана все инструменты есть, а у меня даже своего ножа нет». И ничего мне отец не сделает, он ведь понимает…» — храбрится Доржи. Но потом он начинает колебаться: «Лучше сейчас я пойду к ребятам поиграть. А вечером скажу».

Доржи побежал к мальчикам. Вернулся он поздно. Отец уже отдохнул, сидел с матерью и рассказывал ей что-то смешное.

«Забыл!» — обрадовался Доржи и присел возле отца.

В это время в юрту вошел незнакомый человек. На нем была островерхая вылинявшая шапка, старый халат. В руке — толстая суковатая палка. Он лениво помолился богам, будто это совеем лишняя обязанность. Доржи впервые видел, чтобы пожилой человек так неохотно молился.

Гость приветливо поздоровался с хозяевами, каждого взял за оба локтя, как в дни праздника — сагалгана. С ребятами он поздоровался так же, как и со взрослыми. Это тоже удивило Доржи.

— Откуда идете, дорогой Хэшэгтэ-нагса[29]? — радостно засуетились родители.

Мать стала собирать угощение, а Доржи потихоньку разглядывал интересного гостя. Он был не так уж красив — лицо широкое, бугристое, щекастое. Глаза и без того маленькие, а он еще то и дело прищуривает их. На висках седина, и волосы кажутся синеватыми. На голове лысина. На лбу, над густыми черными бровями лежат три глубокие морщины. У Борхонока морщины как живые — двигаются, будто даже местами меняются, а у этого тяжелые, неподвижные… Подбородок прикрыт маленькой круглой бородкой. Усы же он, видно, никогда не трогал — какие успели вырасти, все тут и есть… А косы нет, хотя и не казак…

Доржи слыхал, что у них есть дядя Хэшэгтэ, но не помнил, видел ли он его когда-нибудь. А гость подошел к очагу, стал расспрашивать о скоте, были ли дожди, кто нынче зайсаном, по-прежнему ли тайшой Юмдылык Ломбоцыренов. Послушаешь — всех он знает, кажется, совсем недавно был в улусе. Но вдруг начинал спрашивать о здоровье стариков и старух, которых давно нет на свете…

Мать принесла забеленный сливками, заправленный солончаковой солью, густой чай, поставила горячие лепешки, масло, сметану. Гость взял кусок масла и положил в чай. «Он не ест лепешки потому, наверно, что у него зубов нет. Лепешки же твердые», — подумал Доржи.

Когда весь чай был выпит, дядя с таинственным видом полез за пазуху, долго шарил там и достал три китайские деревянные чашечки. Потом вынул красный пузатый мешочек, в котором оказался еще один мешочек, а в нем — леденцы и большие. конфеты в красивых бумажках с портретами нарядных женщин и усатых мужчин. «Это, наверно, белый царь с царицей», — решил Доржи. Такой конфетой его однажды угощал сотник Колотилин, ночевавший у них в юрте. Хэшэгтэ разложил лакомства по чашечкам и строго оглядел ребятишек.

— Ну, мудрецы из Гургалдая[30], кто из вас самый старший? — спросил он нарочито суровым голосом.

— Я, — отозвался Харагшан и шагнул вперед.