Доржи, сын Банзара

Однажды Эрдэмтэ набрался смелости. Увидев в степи Аюухан, оставил в укромном месте коров Жарбая и поехал навстречу девушке. Он по-молодецки сдвинул на затылок шапку, приосанился, достал из-за пазухи заветный подарок — барана с крутыми рогами, вырезанного из корня сухого дерева. Баран стоял на ящичке, в котором можно было хранить девичьи богатства: пуговицы, нитки, иголки.

Эрдэмтэ терпеливо и долго мастерил изуродованной рукой этот подарок.

«Я хотел поговорить с тобой, Аюухан», — краснея, начал Эрдэмтэ. «Говорите. Здесь никто не услышит». Девушка лукаво и прямо взглянула на него. Эрдэмтэ сказал о своей любви. Аюухан шепнула: «Приходите вечером к старому хлеву Жарбая. Я буду ждать».

Девушка засмеялась и бросила в него скомканный платок. Оторопевший от радости Эрдэмтэ не успел и слова сказать. Аюухан хлестнула лошадь и умчалась.

Эрдэмтэ припустил копя, но худая клячонка Жарбая сразу отстала. Но все равно он себя чувствовал счастливым. Ему казалось, что все вокруг радуется его счастью: и солнце, и голубое небо, и птицы, и ветерок, несущий золотые осенние листья…

Эрдэмтэ с трудом дождался вечера. Он не шел, а летел на крыльях… Вот и старый, заброшенный хлев Жарбая, здесь должна его ждать певунья Аюухан. Но вместо любимой навстречу вышли с дубинками пятеро парней, сыновья богатых соседей.

Как ни было Эрдэмтэ тяжело, он никому не раскрыл раны своего сердца, ни у кого не искал сочувствия.

Сердце, видно, подсказало Аюухан, о чем сейчас думает Эрдэмтэ. Она заговорила шепотом:

— Я обидела вас… тогда…

— Оба мы глупы были, — успокаивает Эрдэмтэ. — Помнишь платок с бабочками? Он до сих пор у меня. Цел.

Из глаз больной катятся слезы. Она смотрит на Эрдэмтэ так, будто он один из ее детей, которых она должна оставить в суровых руках судьбы. Эрдэмтэ тоже не сводит с нее грустного взгляда. Аюухан пытается улыбнуться.

— Страшная я стала, — говорит она. — Если посадить посреди овец, ни один голодный волк не подойдет, правда?

Что сказать, чем утешить ее? Эрдэмтэ говорит, что болезнь не красит человека…

— Я скоро умру, как вы думаете?

— Не каждый больной умирает. Бывает, жизнь на волоске висит, а посмотришь — и поправился человек… Таких случаев много.

Эрдэмтэ долго сидел в юрте Аюухан. Он налил чаю слепой Тобшой, которая перебирала в своем углу четки, подал сметану больной, зажег светильник перед бурханом. Бурхан стоит там, где недавно были шаманские фигурки девяти небесных дочерей.

Когда Эрдэмтэ собрался уходить, Аюухан попросила:

— Эрдэмтэ-ахайхан… поднимите полог юрты. Хочу взглянуть на степь, подышать ее воздухом.

Эрдэмтэ послушно откинул старый войлок. Аюухан едва слышно проговорила:

— Как хороша наша степь. Как хороша жизнь…

ШАМАН САНДАН

Аюухан потеряла веру в лекарства ламы Попхоя. Старуха Тобшой тоже вздыхала и покачивала головой. Ведь злые духи, которые поселились в юрте, могут погубить не только Аюухан, но и Затагархана, и Сэсэгхэн. Девочка кашляет все сильнее и чаще…

Не верила теперь Аюухан и шаману. Но не лежать же в ожидании смерти. Опять спрятали Аюшу-бурхана и светильник, стоявший перед ним. Позвали шамана Сандана. Он приехал рано утром. Когда Доржи пришел к Аюухан, чтобы вместе с Затагарханом мастерить скамеечку для Сэсэгхэн, Сандан уже начинал хэрэг[35]. В жертву был заколот козленок, которого старая Балма подарила Затагархану за русскую люльку. Шкура козленка болталась на шесте около юрты.

Доржи в страхе остановился у входа. Шаман гонит из юрты злых духов — заянов. Их, наверно, очень много, и они никак не хотят уходить. Духов видит только Сандан. Он теперь дерется с ними: его бубен вот-вот лопнет… Глаза у шамана налились кровью. Из-под жидких усов торчат желтые зубы. Он все быстрее и быстрее бьет в бубен, все непонятнее становятся его слова. Доржи кажется, что грузный шаман, того и гляди, упадет на землю. Мальчику хочется убежать.

Сэсэгхэн спряталась за спину бабушки, притихла, боится пошевелиться. Шаман, чуть отдохнув, еще яростнее колотит в бубен, выкрикивает: «На жизнь позарившийся адский дух, к телу прилепившийся страшный дух, назад не оглядываясь, к добрым духам не примазываясь, уходи, уходи, уходи…»

В углу онгоны — небесные дочери. Их только сегодня вытащили из ящика. Они сшиты из лоскутков красной материи. Черный круг — это голова. Точки — глаза, нос, рот. Четыре черточки — руки и ноги. Рядом с фигурками блестящие железки — души онгон. Над люлькой Сэсэгхэн — тоже фигурка. На стене — изображения онгон, охраняющих скот, домашний очаг, приносящих изобилие… Фигурки девяти небесных дочерей вымазаны жиром козла — это их задабривали, щедро угощали.