Досье на Шерлока Холмса

Питая слабость к таинственности и излишней эффектности, он не объяснил свой план Уотсону и даже не сообщил имя противника. Как фокусник на сцене, Холмс любил иметь козырь про запас.

Точно так же, как Моран не сомневался, что его имя заманит Холмса обратно в Лондон, Холмс знал, что Моран клюнет на наживку в виде воскового бюста работы месье Менье. Холмс установил его в тот день на пьедестале, задрапировав собственным халатом мышиного цвета, у одного из окон гостиной на Бейкер-стрит, 221b. Бюст был расположен так, чтобы, когда зажгли лампы, он отбрасывал тень на задернутую штору. Днем он был скрыт от наблюдателя кружевными занавесками, но с наступлением темноты, когда миссис Хадсон по указанию Холмса задергивала шторы, его было видно с улицы.

Относительно роли миссис Хадсон в этом плане следует отметить, что, подобно Уотсону, она согласилась без всяких возражений. Хотя она была немолода, миссис Хадсон с готовностью согласилась ползать по полу на четвереньках, поворачивая время от времени восковой бюст. Таким образом создавалось впечатление, будто Холмс шевелится в своем кресле. Эта мужественная многострадальная женщина годами терпела большие неудобства, которые доставлял ей Холмс. Однажды Уотсон назвал его «самым неудобным квартирантом в Лондоне». Миссис Хадсон мирилась с его неопрятностью, трапезами в неурочное время, вонью от химических экспериментов и постоянным потоком клиентов, наводнявших ее дом, а кроме того, с оригинальными личными привычками Холмса. Он прикалывал письма к каминной доске перочинным ножом и хранил на ней использованный табак из своих трубок. Миссис Хадсон также терпела урон, наносимый ее имуществу. Сюда можно отнести дырки от пуль в стене гостиной в результате упражнений Холмса в стрельбе из револьвера, поджог ее дома в ночь накануне отъезда Холмса на континент вместе с Уотсоном, а также разбитое окно, в которое бросился Джефферсон Хоуп в тщетной попытке избежать ареста в конце дела о «Знаке четырех».

В нынешнем плане Холмса была отведена роль также инспектору Лестрейду. Два полисмена были поставлены в подъезде на Бейкер-стрит, в то время как Лестрейд прятался где-то поблизости. Ловушка должна была вот-вот захлопнуться.

Как верно заключил Холмс, Паркер, подручный Морана, следивший за жилищем Холмса, сообщил полковнику о его возвращении. Однако Холмс ошибся в своем предположении, будто Моран, попавшись на удочку и решив, что силуэт в окне принадлежит его давнему врагу, будет стрелять в него с улицы. Подобно Холмсу, Моран заметил пустой дом Кэмдена, находившийся напротив номера 221b по Бейкер-стрит, и также решил им воспользоваться.

Проделав первую часть их путешествия в экипаже, Холмс, который превосходно знал Лондон, привел Уотсона пешком с Кавендиш-сквер через узкие улочки и проулки на двор за домом Кэмдена. Открыв дверь ключом, полученным от агента, он вошел в пустой дом. И только когда они попали в переднюю комнату, до Уотсона дошло, что этот дом находится на Бейкер-стрит. С явным удовольствием Холмс привлек его внимание к своему силуэту, который вырисовывался на шторе их бывшей квартиры.

«Сейчас увидим, совсем ли я потерял способность удивлять вас за три года нашей разлуки», – замечает Холмс. Он никогда не мог устоять перед соблазном подразнить Уотсона и был несомненно доволен, когда у его друга вырвался удивленный возглас.

Уотсон, наделенный даром слова, ярко описывает те два часа, когда они с Холмсом ждали в пустой передней комнате дома Кэмдена, чтобы полковник Моран обнаружил свои намерения. Тусклый свет от уличных фонарей просачивался сквозь пыльное оконное стекло, в котором они видели фигуры прохожих, спешивших по улице в тот «холодный и ненастный» вечер. Он также передает напряженность и нетерпение Холмса, которого не изменили годы, проведенные в путешествиях за границей. Все прежние нервозные привычки были при нем: он постукивал пальцами по стене, беспокойно переминался с ноги на ногу и учащенно, взволнованно дышал. И он по-прежнему был нетерпим и проявил раздражение, когда Уотсон не сразу понял, каким образом двигается силуэт в окне. «Как видно, годы не смягчили резкого характера Холмса, и он был все так же нетерпелив, сталкиваясь с проявлениями ума менее тонкого, чем его собственный», – с легкой печалью замечает Уотсон. Действительно, все было, как в старые времена.