Доспехи

небо начало вдруг стремительно темнеть и в считанные секунды сделалось одного цвета с морем. когда линия горизонта исчезла, дон кихот увидел перед собой гигантскую вогнутую полусферу, одновременно уютную и зловещую.

— другое дело, что одного понимания для осознания недостаточно. осознать значит почувствовать.

звук искривился вслед за пространством, и голос паромщика стал объемным и звенящим.

— все указывает на то, что ты приплывешь сюда же. на это же самое место. но ты приплывешь обновленным. ты спрашиваешь меня, куда ведет этот путь. я говорю, что не знаю. но… кроме пути обратно… разве бывают другие?

Часть 7

— расскажите мне, что вы видите.

— море, спокойное, как сама смерть. и желто–серые облака над ним.

— еще что–нибудь?

— нет.

— вы узнаете место? можете сказать, где находитесь?

— некому узнавать. некому говорить.

— что вы чувствуете?

— боль.

— где она?

— на самом дне.

— моря?

— небытия. я чувствую, как она зарождается, поднимается вверх, растет. все начинается с нее и ею же заканчивается. через нее мы осознаем себя. мы живы, пока нам больно.

— это физическая боль?

— это боль, которая ставит на колени одних и принуждает других делать свою жизнь невыносимо интересной. боль, создающая иллюзию смысла.

— иллюзию?

— никакого смысла нет. ни в боли, ни в обезболивании. every jesus is to be crucified and forsaken.

— смерть избавляет от боли, не так ли?

— да.

— тогда почему люди так боятся умереть?

— боязнь смерти это боязнь неизвестного. страх перед закрытой дверью. как только вы осознаете, что каждую секунду, независимо от вашего желания, эта дверь распахнута настежь, страх уйдет.

паромщик помахал каменной трубкой перед лицом дон кихота и вопросительно вскинул брови.

— у тебя остались сигареты?

дон кихот швырнул пачку на песок.

— последняя.

— не сердись, амиго. я же только предполагаю. и потом, даже если ты приплывешь назад, так, как сейчас, уже не будет. лучше станет. смысл появится.

— нечто подобное я слышал от карраско.

— брось, я мало понимаю в психиатрии. к тому же, это не панацея. человеческая природа сложнее звериной.

— зверь, зверь, зверь… вы твердите это как мантру. что это? где это?

паромщик едва заметно кивнул.

— в тебе, амиго. все в тебе.

со стороны пустыни послышался слабый гул. в считанные секунды он сделался громче и четче и стал похожим на звук рвущейся ткани, многократно усиленный. земля задрожала, холодный ветер погнал к морю миллиарды белых песчинок, и небо за спиной дон кихота взорвалось громовыми раскатами. эхо отдаленных ударов стремительно заполнило пространство вокруг и обернулось надрывным ревом невидимой твари, распахнувшей пасть над побережьем. постепенно рев выродился в прерывистое поскуливание и сошел на нет. в образовавшейся тишине повис липкий запах гниения.

паромщик стряхнул с плеч песок и, как ни в чем не бывало, принялся раскуривать чиллум.

— человек так устроен. все, что в нем не от бога, то в нем от зверя. ничто ценное не дается без труда — ты должен осознавать ценность — и потому божественного в человеке тем больше, чем старательней он над собой работает. в то время, как зверь все пустоты занимает сам. и, поверь мне, он делает это быстро.

дон кихот запрокинул голову и расхохотался.

— ты действительно считаешь, что человек должен расчищать в себе территорию для заносчивого и мстительного ублюдка, усматривающего высший смысл в упоении своей могущественной мелочностью?! так, по–твоему, выглядит дорога к счастью?!

— тебе пора повзрослеть, дон кихот ламанчский. раньше ты объяснял нападения на случайных прохожих происками чародеев, теперь пеняешь на несуществующее верховное зло. только бы снять с себя ответственность за то, что с тобой происходит. poor little boy. но рано или поздно тебе придется признать, что никакого бога нет и быть не может. никакого — кроме тебя самого. тебе не нравится слово? давай говорить «свет». обращаясь к богу, человек обращается к свету в себе. к лучшему в себе. в себе, понимаешь?

дон кихот скривился.

— бога нет? хм. где–то это уже было. что же нам делать с иисусом?