Дотянуться до моря

— А по общению, как вы выразились, между соитиями…, - продолжала между тем Дарья. — Я почему-то была уверена, что для тебя это гораздо важнее, чем сам процесс, что у тебя оргазм зарождается в голове, а не в шариках, как у большинства самцов. Крутиться и скакать я быстро научусь, ты же понимаешь. А вот IQ у меня на тридцать пунктов выше, чем у матери, почти такой же, как у отца. С кем из их вам было комфортнее общаться? Мне подтянуться? Или — чтобы было привычнее — съехать?

Я стоял молча, почти не дыша, вне себя от злости и отчаяния, не зная, что ответить и не будучи уверен, что нужно что-то отвечать. А еще бесила невозможность ни выгнать зарвавшуюся наглячку за дверь, ни уйти самому. Значит, нужно будить лениво релаксирующий мозг, говорить слова, полемизировать, одерживая при этом верх, потому что как иначе, когда загорится свет, смотреть в глаза этому маленькому, такому беззащитному на вид, и такому неожиданно остро отточенному существу? Ведь то, что ты только что стал первым мужчиной в ее жизни, с точки зрения соревнования умов не дает тебе ни очка форы, не так ли? Я выкинул сигарету, закрыл окно и, поудобнее устроив ягодичные мышцы на остром ребре подоконника и доминирующе сложив руки на груди, перешел в наступление.

— А вот что, ты на самом деле, только что назвав мать шлюхой, нормально себе после этого чувствуешь? — жалея, что темнота скрывает наиязвительнейшую из моих улыбок, начал я. — Искренне полагаешь, что результаты сомнительного теста на IQ поднимают тебя выше границ дозволенной морали? Позволяют говорить и делать то, то что другим, менее избранным, не по ранжиру? Звезда во лбу не слепит? Под тяжестью венца шейка не того, не гнется? А то, что это твое представление о себе по жизни ничем, кроме крайней самоуверенности, не подтверждено, не смущает? Да хотя пусть даже все будет так, как ты считаешь. Но ты же о чем меня спросила? С кем мне лучше, с тобой или с твоей матерью? Но, похоже, на самом тебя интересует вопрос, насколько для меня в женщине важно, с какой скоростью она решает матрицы Равена, или что о ней выдает расширенный тест Кеттела[i]? Тогда отвечаю: совершенно, на хрен, не важно! Причем ни в постели неважно, ни вне ее. И если для тебя это неприятный сюрприз, то извини, но тебе об этом нужно было думать до того, как ты с помощью меня себя дефлорировала! А то, как ты прошлась по поводу моих умственных способностей — эдак пошленько, с запашком, с единственной целью — задеть, говорит лишь о том, что от отца, кроме бесспорных антропометрические данных и гораздо менее бесспорных умственных, ты переняла еще и некоторые другие его не лучшие качества, наиболее афористично описываемых словом, означающем материальный результат дефекации. Вот как-то так. Не уверен, что ответил на твой вопрос, но если ты еще раз позволишь при мне столь мерзко и паскудно высказываться о своей матери, я не устою перед удовольствием тебя ударить.

Прошла секунда, другая после того, как последние слова моего монолога повисли в темноте. Дарья села на кровати, выгнула шею, вытянула вверх подбородок, закрыла глаза.

— Бей, я заслужила и хочу понести наказание, чтобы это больше не было между нами.

Я сдался. Дарья переиграла меня — полностью, разгромно, окончательно и бесповоротно. Одновременно с осознанием этого поражения я ощутил такой приступ желания, что будь я в этот момент Луной, приливные воды океана затопили бы все земные низменности к чертовой матери! Вместо удара я дрожащими от вожделения губами поцеловал Дарью в щеку, потом в шею, плечо, высосал обе груди. Бросил ее на постель, опустился между разверстых ног на колени, наполнил слюной пупок, дотронулся языком до места, где живет ток, насладился мгновенным ответным выгибом ее таза и потом вошел в нее, глубоко и крепко, наслаждаясь ее криками то ли боли, то и удовольствия, и входил долго, часто и грубо, как входит в дом захватчик и берет сразу то, что хочет, ничуть не стесняясь при этом следов грязных сапог на ковре и сметенного на пол фарфора. Потом я долго не мог выровнять дыхание, а Дарья снова лежала рядом неподвижно и молча, и только в ее глазах, устремленных в потолок, блуждала совершенно непонятная мне, но такая матернина улыбка.

*****

— Хочешь, я расскажу тебе о ней? — спросила она. — О том, какие у меня были основания… ну, ты понимаешь.

— Нет, — соврал я. — Не хочу.

— Тогда слушай, — одним голосом улыбнулась Дарья. — Интересно, про Эдуарда мать тебе рассказывала? Готова поспорить на повторную дефлорацию, что нет.

В груди у меня ощутимо екнуло.

Наверное, это глупо, но мне всегда было весьма небезразлично, с кем кроме меня трахается Ива. Ну, разумеется, кроме мужа, Аббаса, хотя недавний разговор в Турции неожиданно открыл мне, что в глубине души я ревновал ее и к мужу тоже. Когда мы только стали любовниками, меня занимал вопрос, а первый ли я, с кем Ива изменила мужу; после «реконкисты» время от времени меня всерьез переклинивало, был ли у нее кто-то в течение нашего разрыва.