Дотянуться до моря

Минуту не происходило ничего, потом под маркой защипало, как от таблетки «Ментос», и язык начал обещано неметь. По языку онемение скатилось вниз и назад, задубело небо, заныли коренные зубы на верхней челюсти. Я вспомнил про инструкцию, выплюнул бумажку на пол. Но губы тоже пошли морозцем, и марка повисла на три дня небритом, щетинистом подбородке. Я хотел снять ее рукой, выбросить, но мысль о том, что я не знаю, что об этом говорит Инструкция, остановила меня. «Ну, и пусть висит, — подумал я. — Навроде эспаньолки». Черты моего лица всегда мне казались весьма аристократичными, а с эспаньолкой, да с усами с поддернутыми кончиками я бы определенно походил бы на испанского гранда времен Великой Армады, эдакого Дона Веласкеса де Альдомовар дель Пинар. Или Пиньар? Нужно будет уточнить, смягчается ли «н» в названии местечка, которым вот уже четыреста лет владели мои предки, и теперь владею я. У кого бы спросить? У этой девочки, которая спит рядом? Как же ее зовут? Она из крестьянок, ее мне подарили к дню рождения… или я выиграл ее в карты? Черт, не помню. Не очень красивая, зато юная и свежая, не то что ее мать, высокая статная женщина с очень светлыми для наших ест волосами, похожая скорее на «инглезе», чем на большинство истинных кастильянок. Да, ее мать зовут Эве, и старый дурак Презвеньягос, мой мажордом, постоянно подает мне ее к столу, хотя я уже пару лет постоянно прошу его подыскать мне на обед чего-то новенького. Эве давно наскучила мне, приелась, за обедом она всегда изображает из себя цыпленка-табака. Я раньше очень любил вкус цыпленка табака, его восхитительно готовили в таверне «Горка» в одном приморском городе… не помню названия, там еще был магазинчик «Филателия» на углу, там продавали марки. Марки? При чем здесь марки? Марки нельзя после стирки вывешивать на мороз, может нарушиться перфорация и поплыть гашение, хотя мне безумно нравится смотреть, как на холоде они покрываются иголками, как ежи. Ежи давно вымерли, это были гигантские существа размером с улитку. Кстати, говорят, французы жрут эту гадость, и не только эту, а и ракушки с илистых берегов своего холодного моря, запивают своим кислым вином и после этого трахают своих женщин, потому что без улиток и ракушек у них, говорят, ничего не получается! Но я же рассказывал вам про… ах, да, про ежей и цыпленка табака. Ежи были крохотными и питались динозаврами, а когда динозавры вымерли (наверное, не поели вовремя улиток и перестали размножаться, как французы, ха-ха!), ежи стали готовить цыпленка-табака. Но цыпленок-табака, как я уже говорил вам, синьоры, мне совершенно надоел; я лучше съем какую-нибудь улитку и запью ее вместо нашей восхитительной Малаги каким-нибудь ублюдочным французским Шато-Марго или Петрюсом (Боже, что за названия, ужасные, как запах между ног у крестьянки; я сто раз повелевал всем крестьянкам мыться, но они не делают это под надуманным предлогом, что воды в наших засушливых местах мало и она стоит слишком дорого, чтобы тратить ее на устранение естественных запахов тела, которые, к тому же, я знаю, монсеньоры, многие из вас считают допустимыми и даже возбуждающими). Так о чем я? Ах, да, наконец-то этот ужасающий Бандерольяс, доставшийся мне от предков, приготовил на обед что-то новенькое. Но как зовут ее, я не помню, хоть убей, хотя он говорил мне, я хорошо помню это. Дарня, Дранья… Какое-то странное имя, оно означает «море», хотя «море» — это «thalatta», я хорошо помню, нас учили древнегреческому во втором классе школы в Евпатории, это далеко отсюда, в Крыму, это сказочный остров очень далеко отсюда, дальше Мексики и Чили. У учителя была очень смешная фамилия… Цвейг, кажется… Впрочем, не уверен, возможно, Фейхтвангер. Да, да, тоже очень смешная фамилия, напоминает слова «фехтовальщик» и «винегрет» одновременно. Да, фехтовальщики едят винегрет, очень, очень смешно, ха-ха! Может быть, эта девушка будет изображать за столом винегрет? Конечно, это блюдо очень легкое и в то же время полезное, ведь мы все интеллектуалы, и у всех у нас подагра, а при подагре нужна особая диета. Но единственное, что меня смущает — я не представляю, как эта девушка — будем звать ее Талата — сможет изобразить такое блюдо, как винегрет. Ее мать Эве изображала цыпенка-табака совершенно виртуозно: она раздевалась, сгибала широко разведенные задние ноги, вытягивала передние руки, согнутые в кистях, получался вылитый цыпленок. Даже если неосторожным движением вилки я переворачивал ее на спину, то все равно было очень, очень похоже. Я начинал обычно с гузки, я вообще больше всего в цыпленке люблю гузку. Ножки и грудка тоже ничего, я должен согласиться с вами, коллеги. Но истинная моя слабость — гузка. Так вот — в винегрете гузки нет… Нет, право, необходимо разбудить Талату и спросить у нее, что сегодня к обеду, потому что очень хочется есть, вы правы. Талата, Талата, Талата!

— Кто такая Талата? — спросила Дарья, не открывая глаз. — Не смей при мне вспоминать своих вонючих баб.

— Почём ты знаешь, что одни вонючие? — обиделся я.