Дотянуться до престола

– От них пока весточек нету. Да только слушок прошел, будто войско Самойлова царю Московскому присягнуло.

– Петьке, что ль, Богданову?

– Ему самому.

Черные глаза атамана загорелись гневом.

– Вот стервец, вымесок окаянный! Ну да ладно, Самойлов, сочтемся… А ты, Данило, вперед об том не мели. Будем сказывать, что он опосля подоспеет.

– Добро, Иван Мартыныч.

– Закликай круг.

В самом центре Воронежской крепости, на площади, окруженной теремами местных дворян, собрался казачий сход. Горожане в страхе попрятались и через слюдяные окошки украдкой поглядывали на необычное зрелище. А посмотреть было на что. Несколько десятков хорунжих, сотников и есаулов встали кругом перед крыльцом палат убитого воеводы, а на ступенях, возвышаясь над всеми, восседал Заруцкий в шапке-трухменке из бараньей смушки. На нем блестел вышитыми узорами богатый кафтан, перевязанный алым кушаком, плечи укрывал шелковый плащ. Справа у аналоя, унесенного из местной церкви Успения, топтался священник, слева караульный держал казачье знамя.

Данилко, как и все остальные, стоял в полной казачьей справе, с нетерпением ожидая начала схода. Вот когда можно попенять на излишнюю жестокость и предложить казакам план: быть помягче с жителями и добром переманивать их на свою сторону.

Атаман поднялся со ступеньки, снял шапку и лихо подкрутил ус.

– Кликнул я вас, братцы, дабы решить, что учинять станем. Я сбираюсь вести вас на Москву во славу Ивана Дмитрича. Добудем для него венец царский – обретем честь и богатство. Каждый из вас – каждый! – поимеет жирную добычу и благодарность государеву. А нечестивых бояр кремлевских, кои на самодержца посягнули, отдам на ваш суд, как и все ихние богатства! Никто обижен не будет! А нонеча будет нам в подмогу атаман Михайло Баловень с тремя тыщами войска. Не совру, я ждал окромя него и Самойлова с Васковским, они, однако ж, идут мешкотно и нагонят нас у Москвы. Так что ж, братья, пойдем на Кремль-город? Достанет у нас удали да силушки супротив Пожарского со товарищи стоять?

– Любо! Любо! – закричали казаки, и в воздух полетели шапки.

– Любо! – вместе со всеми завопил Данилко.

Еще бы не любо! Возьмут Москву, получит он вознаграждение, накупит подарков – и домой, в станицу. Привезет мамане шелков на платья да сукна для рушников. Интересно, как там кареглазая Катюха из соседской хаты? Выросла уже, поди. Надо ей тоже что-нибудь привезти, уж больно хороша девка!

– И мне любо ваше радение, братцы! Положим животы за дело государево! Коли порешили, пущай нам скарбник да обозный – тута они? – обскажут, как…

Среди казаков вдруг пробежал шепоток, на лицах, обращенных куда-то за спину Заруцкого, застыло недовольство. Иван обернулся: на крыльце стояла Марина в походном платье. Нахмурившись, атаман сжал кулаки: баба на сходе? Не бывать этому!

Все склонили голову, отдавая дань уважения бывшей царице, однако чувствовалось, что ей здесь не рады. Заруцкий, не глядя на нее, бросил сквозь зубы:

– Ступай, Марина Юрьевна, неча тебе тут.

– Я желаю сказать свое слово, – гордо мотнула головой пани.

Внизу зашумели, заволновались. Послышались крики:

– Сход не бабское дело!

– Да где ж такое видано?!

Марина нетерпеливо взмахнула рукой.

– Я не баба! Я мать законного государя вашего! И в его малолетство…

Заруцкий легко взбежал по ступеням и, подойдя вплотную к ней, тихо, но настойчиво потребовал:

– Ступай, сказываю. Не тревожься, все порешим, как надобно. Вскорости будешь на Москве с золотых тарелок есть да на камчовых перинах почивать.

Внимательно посмотрев в глаза атаману, Марина кивнула и ушла в палаты. Казаки одобрительно засмеялись.

– Эк ты ее, Иван Мартыныч…

– Пустое, братцы.

В центр круга вышел невысокий казак лет тридцати, в темно-красных шароварах.

– Что, Степан, слово молвить имеешь?

Тот снял шапку и, смяв ее в руках, кивнул:

– Агась. Давеча наши с Москвы пришли, сказывают, венчали на царство государя Петра Федоровича.

– Окромя Ивана Дмитрича государей не ведаю! – рявкнул Заруцкий.

– Оно конечно. Дык ведь скоро царевы-то вестники и сюда поспеют, атаман. А тута и без них неспокойно, уж больно воронежцы серчают, что мы ихнего народу много порешили. Я про что глаголю-то: уйдем мы на Москву, так они нашего воеводу мигом скинут. И возвернуться нам, коли дело не выгорит, будет некуда.

– Понял, за какую вожжу дергаешь, – кивнул Иван и задумался.

Поразмыслив с минуту, он спустился с крыльца, шагнул в круг и понизил голос:

– Слухайте, братцы. Вышлите ноне тех гонцов, что с Москвы приехали, пущай на рассвете в крепость воротятся, словно б только поспели, да кричат – Кремль-город, дескать, поляки заняли, и Петра Федорыча с боярами умертвили. И нету на Руси теперича государя законного, окромя Ивана Дмитрича, ему и надобно крест целовать. А иначе, мол, все под пятой короля Сигизмунда окажемся! И пущай они эту весть разнесут по всем деревням да селам окрест.

Вокруг одобрительно зашумели, всем понравился хитрый план атамана.