Дотянуться до престола

Он увлекся этой идеей задолго до Собора. И даже обсуждал ее с Воротынским и Пожарским. Оба в один голос сказали: дело хорошее, но опасное. Очень. И, чтобы бояре не взбунтовались или, чего доброго, не потравили, вводить это нужно постепенно. Но Петр, не желая отступать, велел князю послать своих людей к стрельцам, казакам, посадским, дабы тайно продвигать в народе нужные идеи. И теперь в нетерпении ждал, выскажется ли какое-нибудь сословие против местничества.

Он вытер пот, сбегавший струйкой из-под шапки. Господи, ну почему он не оказался в двадцатом веке?

Эдакая жарища… Ладно, кондиционера нет, но хоть бы какой захудалый вентилятор! Чего ради терпеть эти мучения? И, как назло, одевают в плотные, не пропускающие воздух одежды. Вот и сейчас – тяжелое парчовое платье, золоченая бармица… Да еще Куракин бубнит, как пономарь. Нет, так и в самом деле уснуть недолго, пора задуманный план приводить в исполнение.

– Благодарствую, Иван Семеныч. Да только негоже нам себя возвеличивать, коли людям плохо живется, – прервал князя Петр.

Тот замер от неожиданности, а по рядам прокатился недоверчивый шепоток. Царь усмехнулся: «Еще бы им не удивляться, ведь они о моей „крепкой разумности“ знать не знают».

– Очувствуйтесь, бояре, время за дела браться! – воскликнул он и повернулся к стоявшему у расписанной стены Соколову: – Ну-ка, Иван Ларионыч, а вы что на сословном совете порешили?

Тот поклонился, неловко задев локтями окружающих, и передал свернутый в трубочку свиток.

– Вот в грамотке, великий государь, все написано. Сия не токмо от торгового люда, но от всех, кто к тебе с челобитьем давеча приходил.

К нему шустро подскочил дьячок, взял пергамент и, вернувшись на свое место, по знаку царя начал читать. Петр внимательно слушал: он уже решил для себя, что нужно делать, и искал в народе поддержку, на которую мог бы опереться.

– А якоже бояре на местах сидят по древности рода, то и некрепкий разумом да недобрый бьет челом государю, дабы не служить ниже иного, мудрого и постоянного…

«Вот оно! Молодцы ребята, додумались!»

Почти дремавшие бояре встрепенулись и недовольно загудели.

– А за Великую Смуту богобоязненность оскудела в прихожанах да в священниках. Ноне в церквах людишки не стоят со страхом и благочинно, а дела свои втихомолку учиняют. Равно и иные служители есть именем пастыри, а делом волки…

«И это верно, продажных церковников хоть отбавляй. Но за это возьмусь попозже, поначалу надо самое важное устроить».

На этот раз недовольство прокатилось по рядам священнослужителей, послышались возмущенные возгласы. Со своего места поднялся Иона, ставший после смерти Ефрема митрополитом Крутицким, а заодно и местоблюстителем патриаршего престола.

– Невиданно, государь, чтоб люди малые да на святых отцов наговаривали!

Но Петр знаком руки прервал его:

– Не горячись, владыко, они дельно пишут, – и повернулся к дьячку: – Продолжай.

– А торговлишка обложена податями, что нам, добрым купцам, не вздохнуть…

«Правы, и здесь тоже правы…»

– И крестьяне, коих хозяин не кормит, бегут, а их в пятнадцать урочных лет сыскивают и назад вертают, аки скотину.

«Да, крепостное право – страшное зло, нужно его отменять. Только как? Сказать, что его больше нет, несложно, а вот как это сделать? Крестьяне на барских землях живут, из казны, что ли, за нее феодалам платить? На это никаких денег не хватит, их и так-то кот наплакал. Но что-то делать, безусловно, надо. И законы, законы новые нужны…»

– А иные побивают холопов до смерти. А коли государь услышит наше челобитье, так пущай своею волею великой приговорит об нас предстательствовать да все это в новом судебнике указать.

Теперь уже загудели все: бояре, окольничие, дворяне, церковники. Дьячок меж тем закончил читать и вопросительно уставился на Петра. А царь, оглядев сидевшую на лавках знать, язвительно поинтересовался:

– Что скажете, люди добрые?

Бояре враз примолкли и начали переглядываться, подталкивая друг друга локтями. Петр не без удовольствия подметил, что они опасливо косятся в сторону стрельцов и гостинодворцев. Значит, и впрямь напугались, не зря Москва горела!

Наконец поднялся Шереметев. Пыхтя и отдуваясь, он покачал головой:

– Гиль это, государь, и лихой наговор. Потому как ни в местах, ни в церквах, ни в торговле у нас непорядка нету.

– Оно и ведомо, – усмехнулся Петр. – А не ты ль, Федор Иваныч, просил в Москву полки ввести, дабы от людей простых оборониться? Не тебя ль они со всем почетом с крыльца родимого тащили?

Регент покраснел и только собрался что-то ответить, как царь встал и знаком призвал к молчанию.