Дотянуться до престола

– Это как же?! Кто ж, как не он? – послышалось со всех сторон.

– Да вот так. Всем мутит боярин Воротынский, ему и прибыток главный с соли-то идет. А коли моему слову не верите, вон у него спросите. – Всклокоченный ткнул пальцем в высоченного детину с желтыми, словно из соломы, волосами.

– Угу, – кивнул тот. – Воротынский податями правит.

– Да полно?

– Айда Воротынского жечь, – махнул рукой парень и побежал в сторону Никольской.

Толпа двинулась было за ним, но в это время коренастый мужичок, раскинув руки, преградил дорогу и крикнул:

– А ну-ка, погодьте! – И обернулся к Гусеву: – Слышь, Платошка, никак то Алешка Власов. Аль не признал?

– А ведь и верно, он, пес Телепневский. А дьяк тот на подхвате у Шереметева! И рыжий с ними заодно!

– Да вы что, мужики, – испугался всклокоченный, – я ж свой… ваш…

– Ах ты, ирод, боярам продаешься?! На других вину переложить чаешь, иуда?! – закричали в толпе, и все бросились на Власова.

Алешка завопил так жутко, что у тех, кто послабее духом, мороз пробежал по коже. Но не прошло и двух минут, как его растерзанное тело оказалось на мостовой рядом с окровавленным трупом «соломенного». Люди, разгоряченные убийством, тяжело дышали, глаза их сверкали, руки тряслись.

– К палатам Телепнева! – скомандовал Гусев, и толпа кинулась на восток.

К своему несчастью, Василий Григорьевич оказался дома. Через узкое оконце он с ужасом смотрел, как сотни разъяренных мужиков с палками и кольями, выломав ворота, заполонили двор. Думный дьяк заметался по комнатам, пытаясь найти безопасный выход. Но было поздно: со всех сторон доносился топот, крики, ругань.

«Живым сволоте не дамся!»

Он схватил саблю и бросился к дверям, но воспользоваться ею не успел: толпа ворвалась в комнаты. На Телепнева бросились с дюжину человек, мгновенно разоружили и выволокли во двор. Несчастного пленника бросили на землю, и на его голову, грудь, руки, живот посыпались камни, удары дубинок. Он завыл, но скоро сил и на это не осталось. Сквозь красную пелену мелькали тени, мятежники что-то кричали, однако Телепнев уже ничего не слышал. В лицо ткнули чем-то острым, и боль от вытекшего глаза оглушила его. Несколько секунд он еще хрипел, потом изувеченное тело обмякло, голова запрокинулась, а слипшаяся от крови борода встала торчком.

Смерть думного дьяка бунтовщики приветствовали радостным гулом.

– Аки собаку, да и поделом!

Едва отдышались, как послышались крики:

– Дальше! Дальше!

И обезумевшая толпа рванула к следующему дому. Когда хаос охватил всю Москву и горела уже половина Китай-города, к ремесленникам и посадским присоединилось несколько полков стрельцов, во всеуслышание заявивших:

– Не желаем супротив простого люда за бояр кровь проливать! Вместе избавимся от их насилий и неправд!

Толпа приветствовала это решение радостным гиканьем. Вперед вырвался Иван Соколов, который хоть и не принимал участия в убийствах, но вместе с Гусевым воспринимался бунтовщиками как предводитель.

– Слухайте, братцы, – блестя глазами, воскликнул он, – коли за нас ноне такая силушка, так и в Кремль-город прорваться немудрено. А там как раз дворы тех бояр, с коих нам обида и насильство великое!

– В Кремль! В Кремль! Айда! – пронеслось над головами.

Толпа колыхнулась и покатилась в сторону белокаменных стен.

Глава 3

В Кремль толпа прорвалась через Никольские ворота. Тихие улицы буквально за несколько минут наполнились народом. Бесконечная людская река растеклась по Троицкой и Чудовской, кто-то направился к Теремному дворцу, но большая часть, во главе с Соколовым и Гусевым, сразу же бросилась на Житничную, к дому Шереметева.

Бояре попрятались по своим дворам, трясясь от страха и спешно вооружая холопов. Еще бы: бунтовщики весь день жгли богатые дома, избивали слуг, не брезговали и грабежом. Делили между собой куньи, лисьи, собольи меха, резали дорогие ткани, рубили на куски золотые и серебряные чаши, разбивали бочки с вином и медом. Многие напились допьяна и уже не могли участвовать в мятеже, но те, кто еще держался на ногах, разгоряченные хмелем и разбоем, были по-прежнему опасны.

С шумом и гиканьем толпа подкатилась к дому Федора Ивановича. Крики, топот и вопли «Разорвать Шереметева!», «Зарубим продажных бояр!», «Собора требуем!» слились в оглушительный рев. В воздухе клубился сизый дым, принесенный ветром с пожаров в Китае.

Высокая каменная стена отделяла двор боярина от улицы.

– Ломай ворота! – завопил мужичок с козлиной бородкой, тут же откуда-то притащили бревно и с разбегу ударили им в зеленые доски.

– Давай, робята, давай, поддаются!

Но тут со стороны Троицкой послышался гомон, нарастающий шум, раздались крики:

– Царь едет! Царь!

И правда, вскоре показались конные стрельцы, плотно окружавшие золоченую карету. Среди них был и могучий широкоплечий богатырь, в котором мужики узнали князя Пожарского. Толпа попятилась в стороны, и стремянные по образовавшемуся коридору направились к дому Шереметева.