Дотянуться до солнца

— Ты… Как ты можешь? Твое открытие принесет лишь хаос… Спроси себя, ты готов убить сотни или тысячи невинных, ради одного высшего человека? Готов заплатить настолько высокую цену? А как же Алиса? Ей ты тоже готов пожертвовать? Она же выросла на твоих глазах!

— Ты просто не понимаешь, когда наступает новая эра, всегда приходится чем-то жертвовать. Люди будут только благодарны потом. Только представь: все, о чем они могли только мечтать — дам им я! Я! Они хотели помнить счастливые моменты, они будут помнить каждую долю секунды. Человек всегда хотел жить вечно, и я смогу дать ему и это тоже! Болезни, считающиеся неизлечимыми, уйдут в историю. Разве не замечательно?! Представь…

Наставник чувствовал накатывающие приступы тошноты.

Его пальцы сжались в кулаки, а голос наполнился презрением, когда он оборвал эту пафосную речь:

— Замечательно. Только ты забыл несколько важных вещей.

Далматинец, будто забыв об осторожности, вдруг сел рядом с ним и заинтересованно склонил голову набок.

Абиссинец закрыл глаза. Чувство отвращения к этому человеку сегодня накрывало его волнами с невероятной силой. Казалось, что даже кожа испытывает это мерзкое чувство, потому что, когда он ощутил прикосновение его одежды к своей, то сразу невольно отодвинулся. Но, с другой стороны, внезапная потеря бдительности Далматинца могла сыграть ему на руку. Несмотря на то, что наставник был прикован, вторая его рука все еще оставалась свободной и готовилась схватить за горло это чудовище в человеческом обличье.

— О чем же я забыл?

Абиссинец сел поудобнее и немного развернулся к нему.

— Для тебя несколько тысяч жизней… — Он громко вздохнул, пытаясь сохранить последние остатки самообладания. — …несколько тысяч живых людей, мечтающих о том же… это всего лишь пожертвовать чем-то?

Далматинец усмехнулся:

— Если измерять миллиардами, то да.

Наставник положил свободную руку на колено, готовясь ударить:

— Твоя мать…

Далматинец нахмурился. Улыбки, как не бывало.

— Вспомни, как было больно тебе?

— Это сейчас не относится к нашему разговору!

Ученый вскочил. Ударить Абиссинец не успел.

— Нет, относится! Подумай, что будут чувствовать дети, которых ты уже априори обрек на смерть? Только представь, сколько родителей, которым будет казаться, что другого выбора нет, потеряют своих детей ради такого твоего иллюзорного будущего…

— Это будет их решение, нет?

— Но не этих детей, пойми! Не этих детей, идиот! Не их… Разве ты когда-то хотел, чтобы твоя мать поступила с тобой именно так?!

Далматинец поднял глаза к потолку:

— Для науки нет понятия гуманности. Мы жили бы до сих пор в каменном веке, если бы великие ученые прислушивались к зову сердца…

— Если не у нее, то у кого должно возникать это чувство? Наука не должна переступать через трупы, она должна стремиться спасать жизни!

Ученый поднялся и направился к двери:

— Знаешь, ты — все такой же безмозглый солдафон.

Абиссинец согласно кивнул:

— Да, я — солдафон, потерявший родных в угоду твоей науке! Но я принял это в наказание за все, что натворил! Ты говоришь о вечной жизни, но люди все равно будут умирать. Пусть на пятьдесят или сто лет позже, но ни тебе, ни кому-либо другому не преодолеть то, что заложено природой и Богом!

— Это…

Но он не дал ему ответить:

— Избавление от болезней? Вспомни любую новую эру — на место излеченной болезни приходит другая, ранее неизученная! От болезней не избавляются, они все те же, просто эволюционируют, приноравливаясь к той новой жизни, которую создают люди. Каждая новая эра всегда обходилась человечеству слишком дорого… Вечная память? Не смеши меня! Помнить каждую секунду своей жизни захочет только полный дурак… А, если она будет длиться пару сотен лет, то нормальный человек, несомненно, сойдет с ума от подаренных тобой воспоминаний… Ты согласился бы помнить каждое мгновение ужаса, что пережил сам? Вижу, что нет. Тогда почему стремишься навязать это другим? В жизни случаются не только счастливые моменты, которые мы хотим сохранить, но есть и те, которые хочется похоронить и никогда не возвращаться к ним… Ты — сумасшедший, который хочет обречь остальных быть экспериментами, но сам при этом ни за что не пройдешь через это свое счастье!

— Это необходимые жертвы, чтобы двигаться вперед.

Абиссинец прикусил губу. Этот человек не слышал его. Не желал услышать. Все было бесполезно, но все же он хотел попытаться, пусть и было уже поздно.

— Я еще не сказал самое важное…

— Ты все же вступил в дискуссию?

— Я же всегда уступал тебе. Это неизбежно.

— Не всегда.

Наставник улыбнулся, поняв, о чем тот говорит.

«Действительно… она выбрала не тебя… Один раз проиграл мне… и до сих пор не забыл… Это означает, что ты не уступишь?»

— Это было не мое решение, ты должен понимать. Не знал, что ты настолько злопамятен, что сейчас припоминаешь мне Таню.

Далматинец вернулся и снова опустился рядом с ним на кровать:

— Это имя… Прошу, оставь его глубоко внутри и не произноси больше.

Абиссинец вздохнул.