Доверься жизни

Был еще Леплан, я виделся с ним где-то в те же годы. Лоик Леплан. Спортсмен с мировой славой. Он погружался на глубину в сто семьдесят один метр, задержав дыхание на четыре минуты! Он нырял со слэдом, грузом, который крепится на тросе и увлекает человека вниз. Достигнув нижней точки, он надувал сжатым воздухом из баллона шар, который выносил его наверх. Весь год он тренировался возле порта Ниццы, жил в старой ее части, и иногда его жилистый силуэт можно было видеть на пустошах дальше от берега, где он занимался йогой в тени дубов или на известняковых скалах Бау де Сен-Жане. В отличие от многих моряков дальнего плавания или альпинистов с Гималаев, настолько прокопченных солнечной радиацией, что не могут связать и трех слов, он умел рассказывать о своих вторжениях в жидкие бездны. И в кругу друзей за столиком бистро на площади Гарибальди, и перед полным конференц-залом он говорил про свое искусство на стыке зрелища, физического подвига и мистического опыта. Зрелища, потому что движения ласт в морской ночи – это воплощенная гармония. Физического подвига, потому что никогда еще человек не забирался так далеко от своей родной среды. Мистического, потому что на таких глубинах все сущее чувствует, как растворяется в едином. Лоик говорил, что апноэ, задержка дыхания, освобождает тело от тяжести, а дух – от суеты. Нырять – значит растворять свое «я» в плазме моря. И открывал тайну, как «расширяется время, наделяя три-четыре минуты апноэ длиной мучительной вечности». Он любил повторять, что человек состоит из воды и погружения дают клеткам слиться с их первородным раствором, вернуться к истокам, проплыть против времени в незапамятную древность. Он воспевал соленый вкус наших слез, хранящих память о тех временах. И описывал, какое наслаждение погружаться в черную воду, будто снаряд в ртуть. И то чувство на сорока метрах, что ты у порога царства теней и небытия. Потом упоминал «противоестественную задачу» протащить несколько литров кислорода в темноту донных вод, куда этому газу вход заказан. Он понимал, что, вторгаясь в глубины, приоткрывает запретную дверь. Эволюция не планировала таких посягательств, и не такое уж безобидное дело – преодолеть табу открыть человеческому глазу виды далеко за его естественными пределами. Глубинным зондом взбаламутишь стих, говоря словами Эрнста Юнгера, в ком он ценил герметизм. Он буднично упоминал риск эмболии, вскипания азота в сосудах и смерти, в общем, оттого, что вспенивается кровь, а потом наливал себе еще бокал красного, чем изумлял слушателей, только что внимавших проповеди об иных мирах и вдруг с удивлением замечавших, что сам проповедник вдоволь пьет, курит и прекрасно себя чувствует на нашей земле. Он умер в прошлом году, во время тренировки: что-то пошло не так при всплытии. В тот день Ницца гудела от мистраля. Ветер трепал пальмы, их листья шумели как ливень, и никто на Английской набережной не знал, что гений только что отравился собственными газами. За два года до этого редакция одной газеты пригласила его в Афганистан для особого репортажа. Талибы взорвали Бамианские статуи Будды, американцы их разгромили, и вся страна жила теперь надеждой на восстановление. Лоик с командой журналистов и фотографов должен был ехать через хазарейские земли к Банди-Амир. Это цепочка естественных озер, громоздящихся друг над другом, как фантастическая лестница из перламутровых, известняковых ступеней. Вода перетекает из одного в другое, так что каждое верхнее делится ею с тем, что ниже. Афганцы считали это священным местом, и, согласно поверьям, бездонные пучины Банди-Амира сообщались с центром Земли. Главный редактор хотел, чтобы Лоик, задержав дыхание, нырнул туда, коснулся дна и опроверг легенду. Лоик прочел Кесселя, Киплинга и Маджруха и стал собирать рюкзак. Он проехал на автобусе Турцию с Ираном, пересек границу близ Герата и по центральной дороге добрался до Банди-Амира вместе с журналистами. Он долго бродил вокруг озер под ярким солнцем восточного лета, раззадоривая себя, пытаясь постигнуть секрет их мертвых вод, разливших бирюзу среди хазарийских степей. И вот день настал – он решился. Сел по-турецки на берегу самого верхнего озера и начал дыхательные упражнения. С соседней деревни стянулись толпы, все разглядывали белого ангела на известняковой скале. В три часа дня он надел свой моноласт и нырнул в лазурные воды. Прошла минута, две, и афганцы уже толкали друг друга локтями, шепча, что его теперь не выловишь. Но тут гладь озера дрогнула, и спустя две с половиной минуты Лоик разбил ее зеркальную поверхность. Старейшине деревни он сказал, что не смог достичь дна, и под бородами старцев показались улыбки, а по публике в тюрбанах прокатился довольный ропот. Но нам он шепнул, что глубина Банди-Амира – сорок два метра. И признался, что даже взял камешек со дна, но выпустил его перед самой поверхностью, чтобы не прибавлять к бестактности по отношению к богам озера еще и оскорбление верований этих людей в тюрбанах, которые, скрючившись под солнцем, ждали возвращения человека-рыбы.