Дожить до весны

Женя ей так и заявила прямо в лицо. Получился скандал, и к Гольдбергам Женьку больше не пускали, вернее, мама не брала «во избежание»… Женька и сама не рвалась. У них дом как музей, опасно лишний раз пошевелиться, чтобы что-то не задеть, не уронить, не разбить. Однажды Женя задела, крику было!.. Мама пообещала выплатить стоимость разбитой вазы, Анна Вольфовна в ответ заявила, что всей ее поганой жизни и Женькиной тоже не хватит, чтобы заработать на выкуп.

Мама дважды бывала у Тани после начала войны, сообщила, что Гольдберги эвакуировались, немцам всем приказали покинуть город. А Анну Вольфовну и Таню оставили охранять их несметные богатства.

В тот дом Женя не пошла бы даже под угрозой приюта.

Так что Женьке оставалось надеяться, что будет жива и здорова бабушка, а та начала болеть…

Да, бабушка слегла первой. Не от голода, скудная еда еще была, просто обострилась язва. Прибежала мама, вызвала «Скорую» и заверяла Ирину Андреевну, что ей сделают операцию и все будет хорошо. «Скорая» приехала быстро, врач мерил давление, слушал маму и сокрушенно качал головой:

– Возможно прободение.

Бабушка от госпитализации и операции отказалась, а маме возразила:

– Леночка, ты же понимаешь, что бесполезно. Ни к чему на меня наркоз и силы тратить. Не сейчас, так через неделю.

Доктор предупредил:

– Но, Ирина Андреевна, возможен летальный исход.

– Я знаю, голубчик, знаю. Он не просто возможен, он обязательно будет у всех. Только у вас, молодых, через много лет, а у меня, старой развалины, скоро. Не тратьте время попусту, вас больные ждут.

И Станиславу Павловичу говорила что-то такое, от чего тот зубами скрипел. Потом попросила:

– Приведи детей.

Они стояли перед бледной до синевы бабушкой впятером – Женька, Юрка, Танечка, Оля и оказавшийся в гостях Женин одноклассник Петька, что с пятого этажа.

– Послушайте меня и запомните: что бы с вами в жизни ни случилось, вы должны оставаться людьми. Человеками с большой буквы «Ч». А чтобы не сдаться, соблюдайте правила. Запоминаете?

Женя, из последних сил сдерживая слезы, кивнула. Предательская слезинка все же покатилась по щеке. Юрка прошипел:

– Не реви, как девчонка…

– Думать прежде всего о других, потом о себе. Помогать, пока можешь кому-то помочь. Верить в победу, в будущее, которое прекрасно. – Бабушке пришлось передохнуть, сил на долгую речь не оставалось. – И помните наши правила. Ну-ка, Женя и Юра, повторите сами.

– Умываться и чистить зубы, даже если бомбы с неба. Каждый день читать и учить стихотворения. Учиться.

Бабушка закрыла глаза. Женька испугалась и принялась ее теребить:

– Бабушка!

Подскочила проводившая врача мама:

– Женя, что ты делаешь? Бабушке сделали укол, она должна поспать.

Никакой это был не укол, стоило детям отойти, как бабушка открыла глаза и подозвала к себе Станислава Павловича.

Женя услышала:

– Ирочка, я всю жизнь тебя любил…

– Я знаю. И я… тебя… давно… тоже… Лена, Стас, берегите детей…

Больше она ничего не сказала.

– Пока буду жив, сберегу, – успел пообещать Станислав Павлович.

Вдруг замигал и погас свет. В темноте стало так страшно, что, когда заревели маленькие Таня и Олечка, Женька чуть не присоединилась к ним. Первым опомнился Юрка:

– Чего ревете? Сейчас свечку зажжем.

Он затолкал сестренок в свою комнату. Станислав Павлович бросился в кухню за свечкой. Когда ее зажгли, бабушка уже не дышала…

Может, и к лучшему, она не застала самое страшное, «смертное», время в Ленинграде, когда смерть стала настолько привычной, что трупы родных, сложенные до весны в холодной комнате, не пугали даже малых детей.

В ноябре еще оставались какие-то запасы еды, еще не так оголодали, еще верилось в скорое снятие блокады… Еще хоронили по-человечески, если не в гробах, то хоть в отдельных могилах. Стоили такие похороны очень дорого – гроб 500 г хлеба, перевозка на кладбище столько же, и еще 500 г брали за саму могилу. Иждивенцы в день могли выкупить хлеба всего 125 г. Чтобы похоронить кого-то из близких, семья должна была не есть несколько дней. Хлебом торговали на черном рынке – по 400 рублей за буханку при зарплате, например уборщицы, в 150 рублей.

Хлеб стал мерилом всего – жизни и даже смерти.

Сообщить Льву Николаевичу о смерти его матери не смогли, того перевели на другой фронт куда-то в район Пулковских высот. Станислав Павлович качал головой:

– Тяжелое направление. Хотя… на Неве не легче.