Драгоценнее многих (Медицинские хроники)

Впрочем, памятуя о некоторых особенностях любимого сына, в специальном декрете Карл оговорил, чтобы Филипп не смел преследовать тех, кому Карл обещал покровительство. Счастливцы были перечислены поименно, и на этот раз Андрей обрел себя среди избранных. А вот Шарль д’Эстре, в ту пору двенадцатилетний мальчик не обратил на себя державного внимания, поэтому и стоит сейчас, переступая босыми ногами по заиндевевшим плитам, и не смеет даже мечтать, чтобы вырваться из проклятой Иберии и пойти, ежели возьмут после понесенного позора, на службу графу Эгмонту, Вильгельму Оранскому или другому вельможе, известному нелюбовью ко злому испанскому семени.

Но и в жизни счастливчика Везалия многое переменилась. На приватную просьбу о лекциях ему мягко напомнили, что он еще не смыл прошлый грех. «Постановлением святейшего собора вскрытие человеческого тела, созданного по образу и подобию божьему, квалифицировано как оскорбление божества и, следовательно, смертный грех, разрешение от которого не может быть дано никем, кроме его святейшества папы. Нам известно, что прежние ваши секции были проведены до принятия и опубликования соборного постановления, тем не менее, памятуя о сохранении вашей души…» В этих тяжеловесных формулировках был слышен голос испанской инквизиции, слухи о введении которой в Нидерландских провинциях будоражили население. Оставалось только покориться. Вместо лекций Андрею пришлось заказывать и отстаивать долгую службу за упокой грешных душ висельников, послуживших ему некогда секционным материалом.

Многие дела требовали присутствия Филиппа в Нидерландах, Англии, Италии; и всюду безгласный и незаметный ездил за ним придворный врач. Лечить Филиппа было несложно, привыкший ко многодневным постам, находящий в них особую фанатичную радость, монарх с мрачной готовностью следовал самым строгим предписаниям. Подагра, доставшаяся ему по наследству, обещала мучить его не столь жестоко, как неумеренного Карла. Иной раз Андрею было труднее назначить королю укрепляющий режим.

Наконец, объездив все европейские владения и многие сопредельные страны, король прибыл в Испанию. Здесь-то и раскрылась его прежде замкнутая душа. Вальядолид встретил монарха грандиозным аутодафе. Спустя месяц церемония повторилась. Оба раза Филипп был в центре событий. Сжимая обнаженный меч, государь произносил клятву верности святому суду, поставив его выше своей собственной власти.

Отказаться от участия в страшном празднике не смел никто, ведь сам король не только являлся на праздник, но и сопровождал процессию за городские стены, где на площади огня – кемадеро, лютеран, нераскаянных и вновь впавших в ересь ожидали костер, железный ошейник гарроты, казнь в яме, на плахе или у столба.

А теперь Толедо превзошло вальядолидские казни. На паперти расставлено больше шести десятков человек: заподозренные в ереси по причине высказанных спорных или новых истин – жизнь этих несчастных зависит от искусства, с которым они защищали себя, и от наличия покровителей; двоеженцы, которым предстоят плети и галеры; ложные доносчики, погубившие наветом невинных – к ним инквизиция снисходительна; потомки мавров, чье имущество церковь пожелала конфисковать; ожидающие костра последователи де Сезо и маркиза Позы – люди всех сословий и разных убеждений. Немногие сумевшие бежать будут преданы огню в изображениях, а одна иудействующая монахиня, усугубившая свои преступления тем, что во время пытки на эскалере посмела умереть, притащена на площадь в перевернутом гробу.

Обвинительные акты прочитаны, приговоры оглашены, осужденные священники лишены сана, примиренные с церковью – покаялись, смолкло пение, акт веры закончен. Образовалась процессия: впереди в окружении стражи присужденные к измождению плоти, затем инквизиторы, королевский двор, следом толпы черного люда. Шествие медленно тянулось по извилистой Садовой улице, мимо монастыря кармелиток к Пуэрто дель Соль – воротам Солнца.

Справа от Везалия, уставив взгляд в землю, брел Руис де Виллегас – придворный поэт. Как и Андрей он был завещан Филиппу Карлом. Губы Виллегаса беззвучно шевелились, должно быть, он выискивал рифмы для новой поэмы или подбирал изящное сравнение среди немногих, что не могли навлечь гнев духовных отцов напоминанием о языческих верованиях. Что делать, новый король не любит свободных искусств.

Везалий приподнялся на носки, стараясь увидеть через головы идущих невысокую фигуру Филиппа. Странно, неужели короля нет? Мелькает лиловая мантия Фернандо Вальдеса, великого инквизитора, рядом возвышается герцог Альба – его длинная голова покоится на тарелке плоенного жабо словно отделенная от туловища и подготовленная к показательному препарированию. А между Вальдесом и Альбой никого нет, ни короля, ни его пятнадцатилетней супруги!