Драгоценность

– Надежда – это великая ценность, не так ли? – тихо говорит она. – Но понимаем мы это, только когда она уходит.

Она закрывает за собой дверь, а я откидываюсь на спинку дивана, пытаясь сообразить, что это было.

20

Виолончель доставляют на следующий день, как и обещано.

Хоть я и не рассказываю Аннабель о своем разговоре с герцогиней, она уже знает, что во дворце мне больше не требуется эскорт. Когда я говорю ей, что собираюсь в концертный зал, она лишь улыбается и кивает, продолжая застилать мою постель.

Я музицирую минут двадцать, но ни вибрации струн, ни движения смычка не занимают мои мысли. Этот пистолет-стимулятор чрезвычайно порадовал и доктора, и герцогиню. Надо бы расспросить в следующий раз Люсьена, что это за штука.

Мне интересно, не на это ли намекала Рейвен, когда спрашивала, была ли я у врача. Может, из-за пистолета у нее такие потухшие глаза? А вдруг ее подвергают пыткам в доме Камня?

Я должна проверить, как там моя фиалка. Нужно узнать, видела ли Рейвен мое послание.

Я оставляю виолончель на сцене и сбегаю вниз по лестнице, проскальзывая через заднюю дверь в сад. Я не захватила с собой пальто, и ветер треплет мои волосы, пробивается холодом сквозь тонкую ткань моего платья. Я подхожу к западной стене и смотрю на фиалку, дрожащую на ветру.

Дыхание перехватывает. Там, наверху, еще один цветок, и он обвивает мою фиалку. Это лилия, но лепестки у нее не белые, а угольно-черные.

Надежда загорается в моей груди. Рейвен нашла мою фиалку.

«И теперь, – думаю я, посылая наверх второй цветок, – она знает, что я рядом».

Чуть ли не бегом я возвращаюсь в концертный зал.

Люсьен, наверное, не одобрит мою цветочную переписку с лучшей подругой, но меня это не волнует. Никто не догадается, в чем смысл этих цветов, и есть ли он вообще. Зато теперь я знаю, что с Рейвен все в порядке.

Я устраиваюсь на сцене и вдыхаю аромат бархата и дерева. Виолончель плотно зажата между коленями, и я наигрываю несколько мелодий, просто чтобы убедиться, что она настроена.

Начинаю с сарабанды ре минор, следом исполняю куранту в той же тональности, потом сарабанду фа мажор. Пока я играю, на душе у меня покой. Мне не надо думать ни о боли, которую причинил мне доктор Блайт, ни о планах герцогини. Пока звучит музыка, я не суррогат. Я просто живу.

Я помню, что сказал Эш в ту ночь, на балу. Что королевские особы ведут себя так, будто моя музыка принадлежит им. Будто это их собственность.

Когда смолкают последние звуки сарабанды, раздаются тихие аплодисменты, и я в изумлении оглядываюсь по сторонам.

Эш стоит за сценой, скрываясь за занавесом, и на мгновение мне кажется, что это игра моего воображения. Он перестает хлопать и засовывает руки в карманы.

Я должна уйти. Уйти сейчас же. Я не могу

говорить с ним – вот так, открыто, когда нас могут увидеть.

Но моя виолончель с легким стуком опускается на пол, и мои атласные тапочки шлепают по сцене, когда я подбегаю к нему. Этот выбор неосознанный – он выплывает из глубин, где нет ни логики, ни страха.

За занавесом уютно и темно. Мы стоим так близко друг к другу, и мне кажется, будто меня накачали адреналином. Кружится голова. Меня слегка знобит.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я. На нем рубашка с закатанными рукавами. Я борюсь с желанием пробежаться пальцами по его плечам.

– Хотел послушать, как ты играешь. Кажется, я был приглашен. – Его голос звучит нервно.

– О. – Когда он рядом, мое красноречие мне изменяет. То узкое пространство, что нас разделяет, как будто заряжено током. – Да, верно. Тебе понравилось?

– Очень.

Он делает шаг ко мне, и я удивлена тем, что не вижу искр, рассыпающихся в воздухе. Это неправильно, я знаю, что это неправильно, только вот не могу вспомнить, почему.

– Я… я… – Он качает головой и опускает взгляд. – Я не могу перестать думать о тебе, – признается он тихо.

Мы так близки, что подол моей юбки трется о мысы его туфель.

– Правда? – спрашиваю я.

Он смеется.

– Я думал, что выразился понятно.

– Я… я не очень-то опытна в таких делах.

– Думаю, что совсем неопытна, – мягко произносит он.

– Ты прав, – признаюсь я.

– Справедливости ради скажу, что у меня тоже нет большого опыта.

Я хмурюсь.

– Разве не этим ты занимаешься с Карнелиан?

Лишь только ее имя слетает с моих губ, я тотчас жалею об этом. Тень пробегает по лицу Эша.

– Ты сама не знаешь, о чем говоришь.

– Я просто подумала…

– Что я соблазняю каждую встречную женщину? – спрашивает он устало.

– Нет, – твердо говорю я. – Просто… Я видела вас вместе.

Его глаза полыхают серо-зеленым огнем, как тогда, на балу.

– Ты исполняешь приказы герцогини, даже если тебе этого не хочется?

– Да, всегда.

– А бывало такое, что не подчинялась?

Я закусываю губу, вспоминая разбитую виолончель на полу моей спальни.

– Я знаю. Это чревато последствиями. – Кончики его пальцев касаются моей руки. – Ты хочешь, чтобы я ушел?

«Будь образцовым суррогатом», – шепчет Люсьен.

– Нет, – отвечаю я.

Еле заметная улыбка озаряет его лицо.

– Могу я тебя кое о чем спросить?