Драгоценность

Он прав. Если бы Хэзел отправляли на том поезде и я могла бы ее спасти, пожертвовав собой, я бы сделала это, не задумываясь.

– Сколько тебе было лет? – спрашивает он.

– Двенадцать. – Я до сих пор помню, как стояла в очереди на тестирование, держась за руку матери. Помню холодные пальцы доктора, которые ощупывали меня. Резкий запах антисептика. Жало иглы. – Тестирование обязательно для всех девочек после… ну, ты понимаешь… после того как они становятся женщинами. – Мои щеки горят, и я не смею поднять на него глаз. – Во всяком случае, в тот вечер они пришли за мной.

Я гоню прочь эти воспоминания, пряча лицо за глотком чая. Он уже остыл.

– Иногда у меня такое чувство, будто я вспоминаю чужую жизнь, – говорит Эш. – Человека, которого больше нет.

– Он есть, – шепчу я.

– Трудно вспомнить, каким ты был, когда постоянно притворяешься кем-то другим.

– Я уверена, что бывают минуты, когда ты можешь быть самим собой.

Выражение его лица разом смягчается.

– Сразу видно, что ты здесь недавно.

Меня задевают его слова.

– Может быть, но я могу понять, что ты имеешь в виду. К тому же у тебя гораздо больше свободы, чем у меня. Ты можешь говорить, когда захочешь, одеваться, как тебе нравится, ходить куда угодно. К тебе относятся с уважением.

– Ты действительно думаешь, что это уважение, когда герцогиня не сводит с меня глаз за ужином или когда Карнелиан требует, чтобы я бесконечно танцевал с ней? Ты думаешь, их волнует, что я устал или голоден, или что на самом деле ненавижу танцы? Они не уважают меня, Вайолет. Они владеют мной, как собственностью.

Мы молчим, погруженные каждый в свои мысли.

– Нет, нет, – вдруг восклицаю я. Эш удивленно поднимает бровь. – Если бы ты был их собственностью, ты не пришел бы сегодня в концертный зал. И если бы я действительно принадлежала им, как вещь, меня бы здесь не было.

– Это очень оптимистичный взгляд на наше положение, – говорит Эш.

– Ты не согласен?

– Я… – Эш вздыхает. – Я слишком давно живу здесь. Трудно оставаться оптимистом. – Его рука ложится мне на шею, и он поглаживает большим пальцем мой подбородок. – Но вот что я тебе скажу: когда я проснулся сегодня утром, то поймал себя на том, что снова могу дышать. Словно с меня сняли какой-то груз, и я впервые за долгие годы стал самим собой.

– А что произошло сегодня утром?

Он улыбается.

– Я решил найти тебя.

Тишина окутывает нас, но мне в ней уютно. Эш убирает руку с моей шеи и опирается на спинку дивана.

– По чему ты больше всего скучаешь? – спрашивает он. – Из своей прошлой жизни.

– По моей семье, – отвечаю я и ставлю чашку с холодным чаем на столик. – Особенно по младшей сестренке, Хэзел. Она так выросла. – Я горько улыбаюсь. – И стала очень похожа на нашего отца.

– А ты на кого похожа?

Я смеюсь.

– Ни на кого. Мой отец, бывало, шутил, что у мамы наверняка был роман с молочником. – Теплая грусть разливается в моей груди.

Эш наматывает на палец мой локон.

– Он хороший человек, твой отец?

– Он умер, – говорю я тихо.

Его рука замирает.

– Вайолет, я… прости.

– Ничего. Это было давно.

– Сколько лет тебе было?

– Одиннадцать.

Он разматывает накрученную прядь волос.

– Могу я спросить, как это произошло?

Я отворачиваюсь к окну и начинаю рассказывать.

– Он возвращался домой после поздней смены в Смоге. Там, у таверны на вокзале, была драка – двое жестоко избивали третьего. Мой отец… он попытался остановить их. – Я сглатываю ком. – Один из них пырнул его ножом. К тому времени, как ратники принесли его домой, он был уже мертв. – Я закрываю глаза и вижу все как наяву – мой отец, весь в крови и грязи, мокрый от дождя, лежит бездыханный на кухонном столе. Моя мать воет от горя, издавая страшные, нечеловеческие звуки. Я отвела Хэзел и Охру в нашу комнату, но и оттуда были слышны ее стенания. Мы втроем свернулись на кровати и проплакали всю ночь. Утром тело отца уже забрали.

Слеза стекает по моей щеке, и я быстро смахиваю ее, смущенная. Сейчас не время плакать.

– Извини. Я давно не вспоминала о той ночи.

– Он пытался кому-то помочь, – шепчет Эш. – Это был очень смелый поступок.

Я пожимаю плечами.

– Наверное.

– Мне очень жаль.

Мы снова молчим.

– Расскажи про свою семью, – прошу я.

– А что про них рассказывать?

– Я не знаю. Что-нибудь. Вы были очень близки с отцом?

Эш жестко усмехается.

– Нет. Я не был близок с моим отцом. Мы … не понимали друг друга. Я был не такой, как два моих старших брата. Они близнецы – Рип и Пенел. Не знаю… они всегда были буйными, все время дрались, от них было много шума, и они были намного крупнее меня. Я предпочитал тишину. Если бы у нас дома были книги, я был бы счастлив сидеть у печки и читать.

– Так вот почему ты оказался в беседке? – спрашиваю я. – Там, на балу, было так шумно.

Его рука сплетается с моей, и я растворяюсь в ощущении этой близости.

– Да, отчасти. И еще потому, что только так мог заставить себя не смотреть на тебя.

– Ну, конечно, – говорю я краснея.

– Это правда. – Он придвигается ближе. – Вайолет, если мы не остановимся сейчас, я боюсь… боюсь, что уже никогда не смогу остановиться.