Драконы грома

Под пение древних гимнов короля возвели на трон. Стоя лицом к востоку, он принял корону, усыпанную драгоценными камнями, на гребне которой изображена птица с золотым оперением. С этой минуты он уже официально стал королем-богом — Дэва Шах. На дворцовой площади его ожидало уже не земное, а небесное царское кресло, осененное балдахином в виде девятиглавой кобры. Этот высокий трон Вишну символизирует основную обязанность короля — защитника страны и ее граждан. По окончании обряда коронации королевская чета села в серебряный паланкин, установленный на спине большого слона, и совершила объезд святых мест.

Божественная чета в паланкине, богиня в образе девочки, боги в масках из папье-маше, деревянные, каменные и бронзовые изваяния.

И над всем этим калейдоскопическим карнавальным пантеоном зубцы ледяной короны, увенчавшей чело старого Химавата — властителя Гималайских гор.

Свет камней

Боги Индии живут в Гималаях. С ледяных, сверкающих пиков следят они за неподвластным даже божеской воле бесконечным вращением колеса причин и следствий.

От Джомолунгмы до Аннапурны, от Лхоцзе до Канченджанги слышится серебристый перезвон молитвенных колокольчиков и рокот барабанов, изготовленных из черепных коробок самых благочестивых лам. На горных перевалах, где за поясом многоцветных рододендронов начинается блистательное колдовство вечной зимы, высятся каменные обо — пирамиды, куда каждый новый путник добавляет еще одну круглую гальку, взятую у подножия пощадившей его горы.

Ослепленный снегами, обожженный беспощадным рентгеновским солнцем, он восходит на перевал, носящий имя грозного божества Хэваджры, где над обо полощутся по ветру пять разноцветных флагов, олицетворяющих стихии вселенной. Падает камень в гремящую кучу, и, сложив ладони, путник бормочет тибетское заклинание: «Лха Чжа-ло!» — «Дай мне сто лет!» Но он не знает, что будет с ним через минуту. Все решает карма — унаследованная от предыдущих рождений ценз совершенства и грехов.

Гималаи все еще изолированная область планеты. То, что горские племена, говорящие на тибетском языке, именуют словом «лам» — «дорога» или даже «чжя-лам» — «большая дорога», зачастую обернется узенькой тропкой, петляющей по дну пропасти, вдоль стремительного потока, который редко удается перейти вброд. Мостов почти нет. Лишь изредка можно увидеть два-три бамбуковых ствола, переброшенных над ревущим, белым от бешеной пены омутом. Попадается и подвесной мост, целиком сплетенный из лиан. Он качается под обрывом, как матросская люлька в семибалльный шторм. Ни пони, ни як не отважатся войти в эту шаткую скрипучую паутину. Весь груз переносят в заплечных корзинах, широкая лямка которых плотно охватывает лоб.

Запутанный лам змеится по крутым отрогам, вздымающимся на пять и более тысяч метров. Рядом с ним сияют облака и вьются колючие метели, а снежные лавины ломают, словно спички, исполинские кедры и черноствольные серебристые сосны. Порой лам превращается в тонкую ленту, заброшенную на скальный карниз, заледенелый, скользкий, повисший над ревущим ущельем. Там можно только стоять, прилепившись спиной к скале. Недаром горцы говорят, что путник в горах подобен слезе на реснице.

Опасные перевалы, где путешественник, полагаясь только на везение и лошадь, бросает поводья, считаются здесь хорошей дорогой: чжя-лам! Каковы же те пешеходные головокружительные тропы, по которым люди, покинувшие свои дома, пронесли камни?! Не те бесформенные обломки скал, что бросают в обо на перевале, и не те куски бирюзы, которая за большие деньги продается на тибетском рынке в Дели или в ювелирных лавках Сринагара, но громадные глыбы.

Священные камни Тибета. Осколки родной страны…

Впервые я увидел их в одной высокогорной долине близ лагеря тибетских беженцев. Они сверкали под жарким солнцем, как исполинские перламутровые раковины. Подойдя ближе, я различил в блеске слюдяных чешуек четкий рисунок. Каждый камень был изукрашен резцом искусного мастера: заклинания, символы счастья в виде парных рыб и слонов, изображения буддийской системы мира.

Вокруг благоухали кедровые леса, наливались молочной спелостью початки кукурузы, щебетали птицы, звенели ручьи. Но каменный перламутровый холм был похож на надгробье, на древний курган, под которым спит, сжимая в руках копье и уздечку, неведомый богатырь в полном доспехе. Выцветшие флаги едва колыхались в ликующем яростно-синем небе, черные хвосты яков бессильно свисали с наклоненных шестов.

Место скорби и памяти. Знак траура и надежды…

Потом мне довелось увидеть слюдяные камни с четкими тибетскими буквами в самых разных местах: в ламаистской кумирне в Сарнатхе, построенной вблизи Оленьего парка, где Будда повернул колесо мирового закона; в саду «Тибетского дома» на окраине Дели; в непальских храмах Сваямбхунатх и Бодхнатх, построенных за триста лет до нашей эры; в пещере отшельника, затерянной в кашмирской дубраве; в отеле у подножия Аннапурны. И в каждом камне мерещилось еще одно ненаписанное слово, которым Николай Рерих назвал некогда свое полотно гималайского цикла: «Помни».