Дракула

Затем мы уехали в моей карете, которая меня ожидала. Ван Хелсинг сказал:

– Сегодня я могу спать спокойно, я в этом очень нуждаюсь: две ночи в дороге, в промежутке днем – много книг, а на следующий – много тревог. Ночью снова пришлось дежурить, не смыкая глаз. Завтра рано утром зайдите за мной, и мы вместе отправимся к нашей милой мисс, которая, надеюсь, окрепнет благодаря тому «колдовству», которое я использовал. О-хо-хо!

Он так безгранично верил, что мною овладел непреодолимый страх, ибо я вспомнил, как я сам был исполнен веры в благоприятный исход и сколь печальными оказались результаты. Моя слабость не позволила мне сознаться в этом моему другу, но из-за этого я в глубине души еще сильнее страдал, как страдаешь, не позволяя себе выплакаться.

Глава XI

Дневник Люси Вестенра

12 сентября.

Как добры они ко мне! Я почти влюблена в д-ра Ван Хелсинга. Удивляюсь, почему он так беспокоился из-за этих цветов. Он определенно напугал меня – так горячился. Впрочем, он, должно быть, прав: от цветов мне стало как-то лучше. Как бы там ни было, меня теперь уже не страшит одиночество, и я могу без страха пойти спать. Я не стану обращать внимания на хлопанье крыльев за окном. А какой ужасной борьбы мне стоил сон в последнее время! Как счастливы те, жизнь которых проходит без страха, без ужасов, для которых сон является благословением ночи и ничего не доставляет им, кроме сладких сновидений! Вот я лежу в ожидании сна, лежу, как Офелия в пьесе, с венком на голове и вся в цветах[98]. Раньше я не любила запах чеснока, но сегодня этот запах мне приятен! Что-то мирное в его запахе; я чувствую, что меня уже клонит ко сну. Спокойной ночи всем!

Дневник д-ра Сьюарда

13 сентября.

Посетил Беркли и застал Ван Хелсинга, который уже поднялся – как всегда, вовремя. Экипаж, заказанный в гостинице, тоже ожидал у дверей. Профессор забрал с собой свой чемодан, с которым теперь не расстается.

Пусть все будет точно зафиксировано. Мы приехали в Гилингам в восемь часов. Было чудесное утро; яркое солнце и вся свежесть осени, казалось, венчали годовой труд Природы. Листья окрасились в разнообразные цвета, но еще не начали опадать. Войдя, мы встретили на пороге комнаты миссис Вестенра, она всегда поднималась рано. Она сердечно приветствовала нас и сказала:

– Вы будете очень рады, так как Люси лучше. Милое дитя все еще спит! Я заглянула к ней в комнату и видела ее, но не вошла, боясь ее потревожить.

Профессор улыбнулся и взглянул с торжеством. Он потер руки и сказал:

– Ага! Мне кажется, что я поставил верный диагноз. Мое лекарство действует, – на что она ответила:

– Вы не должны все приписывать себе, доктор. Своим утренним покоем Люси отчасти обязана и мне.

– Что вы этим хотите сказать, сударыня? – спросил профессор.

– Я беспокоилась о милом ребенке и вошла к ней в комнату. Она крепко спала – так крепко, что даже мой приход не разбудил ее. Но в комнате было ужасно душно. Там повсюду лежало так много этих ужасных, сильно пахнущих цветов, даже вокруг шеи у нее был обмотан целый пучок; и я решила, что этот тяжелый запах слишком вреден для милого ребенка при его слабости, так что я убрала цветы и приоткрыла окно, чтобы проветрить комнату. Вы будете очень довольны, я убеждена.

Она ушла в будуар, где обыкновенно завтракала. Я следил за лицом профессора и увидел, что оно стало пепельно-серого цвета. Он старался владеть собой в присутствии бедной леди, так как знал о ее болезни и сколь ужасно было бы потрясение, – он даже улыбался, когда распахнул перед ней дверь в комнату, но, едва она вышла, он резко втолкнул меня в столовую и запер за нами дверь.

Тут я впервые увидел Ван Хелсинга в отчаянии. В немом ужасе он поднял руки над головой и всплеснул ладонями самым безнадежным образом. Наконец он сел в кресло и, закрыв лицо руками, громко зарыдал без слез, и казалось, мучительные рыдания вырывались из самого его сердца. Потом он снова воздел руки, словно взывая ко всей вселенной:

– Господи, Господи, Господи! Что мы такого сделали, чем провинился этот бедный ребенок, что у нас столько горя? Неужели рок, ровесник языческих богов – духовной слепоты, неужели он тяготеет над нами, раз такие вещи происходят, да еще таким образом? Эта бедная мать совершенно неосознанно, думая все обратить к лучшему, совершает поступки, которые губят душу и тело ее дочери! А мы не вправе открыться ей, не вправе даже предупредить ее, иначе она умрет, и тогда умрут обе. О, сколько горя! Все дьявольские силы ополчились против нас!

Неожиданно он поднялся.

– Идем, – заговорил он после минутной паузы, – идем, мы должны думать и действовать. Есть ли дьяволы, нет их или их множество – безразлично; мы все равно победим.

Он бросился в переднюю за чемоданом, а затем мы вместе поднялись в комнату Люси.

Я снова раздвинул шторы, пока Ван Хелсинг приближался к кровати. На этот раз он не был поражен, когда взглянул на это несчастное лицо, покрытое той же самой ужасной восковой бледностью. Его взгляд выражал суровую печаль и бесконечную жалость.