Драма в конце истории

Там течет иное, не линейное, цикличное длинное время календаря Вселенной в парсеках, его используют астронавты, переводя в межпланетном конверторе ритмов форматы времени из одной планетной системы в другую.

Я как теленок послушно глотаю все, что устремлено в космос — книги философов, считающих нас частицами мирового сознания, научно-популярные фильмы о рождении вселенной и планет, о полетах в космос, открытии новых галактик за нашим Млечным путем. Там, в бесконечности моя новая религия, в которой нет ограниченности старых представлений о Боге или любви к государству. Правда, мне лень придерживаться моей религии.

Так что, оказывается, я кое-что в этой жизни люблю.

Чего мне еще надо?

Почему, возвращаясь оттуда, с края вселенной, на бытовой уровень, — как будто слепну, равнодушен ко всему, кроме близких? Почему благоговение уходит, когда спускаешься на землю, в свой узкий мирок удовольствия от удобства все новых и новых гаджетов?

На самом деле я бодро живу, в основном без этих мыслей, скатываюсь в обычное бодрое состояние всеядного равнодушия, перекормленный знаниями из интернета и бумажных книг. Бездумно воспринимаю все, что видит глаз и слышит ухо, как все вокруг. И вроде бы неплохо себя чувствую. Больше всего хочу благодушествовать без всякого чувства ответственности.

Наверно, истина — в этой жизни для самой жизни.

И вдруг во мне стала подниматься чудесная сверкающая волна, мир ожил чем-то тревожным и даже трагическим, и счастливым ожиданием.

6

Мы с Батей ринулись в полицейское отделение самообороны. Здание полиции выглядело функционально, подобно птице с хищным клювом-козырьком.

Кабинет был похож на пульт управления внутри модуля межпланетной станции. На экранах — изображения улиц района, и даже интерьеров квартир.

Полицейский в серебристой форме оператора, похожий на космонавта без шлема, отъехал от экранов на кресле с колесиками, долго изучал заявление.

— Вы кто?

— Родственники, — сказал Батя.

— Что можете рассказать?

— Исчез прекрасный человек. Совесть нации.

Космонавт стал заносить в компьютер данные Вени: биографию, где, при каких обстоятельствах…

— А, пришелец! Из гетто. Из бесполезных.

Я не понял, о чем он.

— А кто, по вашему мнению, мог убить вашего, э… родственника?

Перед моим взором возникла куча недоброжелателей.

Веня в качестве корреспондента журнала «Спасение» побывал в разных странах, и в Штатах, возмутился от массовой разрухи городов, из которых бежал бизнес, и стал расследовать безысходное положение оставшихся аборигенов. Встретился с матерями детей-самоубийц, обзавелся доказательствами. Скромные заметки с фактами коллективных самоубийств стали взрывом бомбы. С тех пор к нему лились потоки писем матерей, всех оскорбленных и обиженных, и каждому он старался помочь, пробиться к чиновникам, не желающим потрудиться, или стать поперек некоей силе.

Он стал известным журналистом, пишущим в электронные СМИ раздражающие статьи-расследования из «горячих точек» духовно угнетенных сообществ, которые накрыли весь мир пост-цивилизации. Он, как поэт Максимилиан Волошин, привечал в своей пустой холостяцкой квартире и левых, и правых, и беженцев, и даже прятал активных протестантов.

Я удивлялся, ведь, он прирожденный лентяй и поэт, и трудно было вообразить его колесящим по планете.

Он словно оправдывался: не хочет славы, вынуждают читатели, матери обездоленных, и приходится выполнять обещания.

У него появились недоброжелатели.

И я предположил:

— Его ненавидели приспешники олигархов. Из Консервативного национального фронта.

Космонавт молча смотрел на меня.

— Еще, многие из Независимого гражданского фронта.

Тот оживился.

— А, протестанты. Назовите фамилии.

Я растерялся.

— Не могу назвать.

— Они все… на одно лицо, — загоготал Батя.

Космонавт недовольно помолчал.

— Скажу вам сразу, надо подождать. Появится, никуда не денется. У нас не бывает убийств. Только самоубийцы.

— Так поищите среди них! — потребовал Батя.

Тот неохотно сказал:

— Говорю вам, надо подождать. У нас никто никуда не девается.

Мы не могли так уйти.

— Если бы ваш родственник…

— Хорошо, посмотрим среди самоубийц.

Функция полиции круто наводить порядок дубинками и тащить раком в автозак давно отмерла. Установился толерантный институт принуждения. Он нажал кнопку планшета, и долго разглядывал фамилии, приговаривая:

— Эти, как правило, не вписались в колею. Только причину выдать вам не сможем. Когда мозги набекрень — никогда не узнаешь причин.

Среди самоубийц Вени не оказалось.

— Хорошо, оставьте заявление. Хотя вряд ли. Его же нет среди самоубийц.

Мы вышли, не зная, что предпринять.

Все добровольные порывы, даже прежнее движение добровольчества — искоренены экономически: государство взяло на себя полностью функции обеспечения проживания, помощи больным, детям-сиротам, старикам и бездельникам, обеспечение дорогими лекарствами, поиски пропавших, в том числе убитых педофилами и прочими извергами. Все были поставлены в программу государственной помощи, кроме, конечно, юридических лиц гражданского общества — общественных организаций и мелкого бизнеса.