Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

"Судья не может не сетовать, когда на обсуждение его представляют такие дела, как настоящее. Основания, по которым они разрешаются, не могут быть оценены и вполне поняты другими нациями; это возможно только там, где существуют учреждения, подобные нашим. Борьбу, происходящую в груди судьи, борьбу между чувствами человека обыкновенного и человека общественного, обязанного соблюдать непреложность закона, можно назвать жестокою; она возбуждает в нём сильное желание совершенно отклониться от подобных дел, если это возможно. Но, к сожалению, бесполезно сетовать на предметы, которые обусловлены нашим политическим положением. Если бы судья вздумал отклонить от себя какую либо ответственность, возложенную на него законом, — это было бы преступлением. Поэтому суд, против всякого с его стороны желания, принуждён выразить мнение относительно прав и объёма власти господина над невольником в Северной Каролине. Обвинение по делу, которое внесено на рассмотрение суда, заключается в побоях, нанесённых Мили, невольнице Луизы Несбит... В деле этом представляется вопрос: подлежит ли лицо, нанимающее невольника, ответственности перед законом за жестокие, бесчеловечные побои, наносимые с его стороны нанятому невольному? Судья низшего суда объявил присяжным, что решение дела должно состояться в пользу невольницы. Он, по-видимому, основывал такое своё мнение на том обстоятельстве, что ответчик не был настоящий господин, а только наниматель. Закон наш говорят, что настоящий господин, или другое лицо владеющее невольниками, или имеющее их в своём распоряжении, пользуется одинаковым объёмом власти. Здесь принимается в соображение одна и та же цель — обязанность невольника служить, и потому всем лицам, у которых служит невольник, предоставлены равные права. В случае уголовном, на нанимателя и на временного владетеля невольниками распространены те же самые права и обязанности, разумеется на время их владения, как и на лицо, у которого невольники составляют его собственность. Касательно общего вопроса: следует ли настоящего владетеля считать преступником, как за побои, нанесённые им собственным его невольникам, так и за всякое другое применение власти или силы, не запрещаемой законом, то суд может утвердительно сказать, что не следует. Вопрос об ограничении власти господина никогда не был возбуждаем: и сколько нам известно, никогда по этому предмету не возникало спора. Вкоренившиеся нравы и однообразные обычаи в нашей стране лучше всего свидетельствуют о том объёме власти, который признан всем обществом необходимым для поддержания и охранения прав господина. Если б мы думали иначе, то мы никак не могли бы разрешить недоумений между владетелями и невольниками, так как нельзя сказать, чтобы ту или другую степень власти легко можно было ограничить. Вопрос об этом применяем был адвокатами к подобным случаям, возникавшим в семейных и домашних отношениях; против нас приводят доводы, заимствованные из лучших постановлений, которыми определяется и ограничивается власть родителей над детьми, наставников над воспитанниками, мастеров над учениками и пр.; но суд не признает этих доводов. Между настоящим случаем и случаями, на которые нам указывают, нет ни малейшего сходства. Они совершенно противоположны один другому,— их разделяет непроходимая бездна. Разница между ними та самая, которая существует между свободой и невольничеством: больше этого ничего нельзя вообразить. В первом случае имеется в виду счастье юноши, рождённого пользоваться одинаковыми правами с тем лицом, которому вменяется в обязанность воспитать и приготовить его, чтобы впоследствии он мог с пользою занять место в ряду людей свободных. Для достижения подобной цели необходимо одно только нравственное и умственное образование и, по большей части, мера эта оказывается достаточною. К умеренной силе прибегают только для того, чтоб сделать другие меры более действительными. Если и это оказывается недостаточным, то лучше всего предоставить юношу влечению его упорных наклонностей и окончательному исправлению, определённому законом, чем подвергать неумеренному наказанию от частного лица. Относительно невольничества — совсем другое дело. Там цель — польза и выгоды господина и общественное спокойствие; невольник обречён уже самой судьбой, в собственном лице своём и в потомстве, жить без всякого образования, без малейшей возможности приобрести какую-нибудь собственность, и трудиться постоянно для того, чтоб другие пожинали плоды его трудов. Чем же можно заставить его работать? Неужели внушением той бессмыслицы, несправедливость которой поймёт самый тупоумнейший из них, то есть — что он должен работать или по долгу, возложенному на него самой природой, или для своего личного счастья? Нет, таких работ можно ожидать только от того, кто не имеет своей собственной воли, кто в безусловном повиновении подчиняет её воле другого. Подобное повиновение есть уже следствие неограниченной власти над всем человеком. Ничто другое не может произвести этого действия. Для приобретения совершенной покорности невольника власть господина должна быть неограниченна. Чистосердечно признаюсь, что я вполне постигаю жестокость этого положения. Я чувствую его так же глубоко, как может чувствовать всякий другой человек. Смотря на это с нравственной точки зрения, каждый из нас в глубине души своей должен отвергнуть этот принцип. Но, в нашем положении, это так и должно быть. Помочь этому нельзя, так как это узаконение это находится в самой сущности невольничества. Его нельзя переменить, не ограничив нрав господина и не предоставив свободы невольнику. В этом-то и состоит вредное следствие невольничества, которое, как проклятие, тяготеет в равной степени над невольнической и свободной половинами нашего народонаселения. В этом заключается вся сущность отношений между господином и невольником. Нет никакого сомнения, что нередки частные примеры жестокости и преднамеренного варварства, примеры, в которые закон, действуя по совести, и мог бы вмешаться: но трудно определять, с чего начнёт суд своё вмешательство. Рассматривая этот вопрос сам в себе, с теоретической точки зрения, можно было бы спросить: какая мера власти согласуется с справедливостью? Но к сожалению, мы не можем смотреть на этот предмет с такой точки зрения. Нам воспрещено рассуждать об этом предмете. Мы не можем допустить, чтобы законность прав господина была рассматриваема в суде. Невольник, оставаясь невольником, должен помнить, что он не имеет права жаловаться на своего господина; что власть господина ни под каким видом не есть нарушение закона, но что она дарована ему законами человека, если не законом Божиим. Велика была бы опасность, если б блюстители правосудия принуждены были подразделять наказание соразмерно каждому темпераменту и каждому отступлению от исполнения обязанностей. Никто не в состоянии предвидеть тех многих и сложных раздражений господина, до которых стал бы доводить его невольник, увлекаемый своими собственными страстями, или действующий по наущению других, а тем более нельзя предвидеть следствия этих раздражений — бешенства, побуждающего иногда к кровавой мести наглецу, — мести, остающейся обыкновенно безнаказанною, по причине её тайности. Суд, поэтому, не считает себя в праве изменить отношений, которые существуют между этими двумя сословиями нашего общества. Повторяю, я бы охотно уклонился от этого неприятного вопроса; но, если уже он возбуждён, то суд обязан объявить решение, сообразное с законом. Пока невольничество существует у нас в его настоящем положении, или пока законодательная власть не отменит существующих по этому предмету узаконений, прямой долг судей будет заключаться в том, чтоб признавать полную власть господина над невольником, кроме тех случаев, где применение её будет превышать пределы, постановленные законом. Мы это делаем на том основания, что такая власть существенно необходима для ценности невольников, составляющих имущество, для безопасности господина и для общественного спокойствия, зависящих от их, она существенно необходима для доставления защиты и спокойствия самим невольникам. Решение низшего суда уничтожается и постановляется решение в пользу ответчика."