Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

Слова эти были сказаны таким голосом, что оно внятно долетели до слуха мистера Титмарша, который, удаляясь, продолжал оплакивать Клейтона, говоря, что неуважение к историческим учреждениям быстро распространяется между молодыми людьми нашего времени. Клейтон воротился домой и рассказал матери, что он сделал и почему. Отец его не говорил об этом предмете; а вступить с ним в разговор, если он не обнаруживал расположения начать его, было делом величайшей трудности. По обыкновению, он был спокоен, серьёзен и холоден; эти черты его характера оставались неизменными при отправлении обязанностей, как общественных, так и семейных. В конце второго дня, вечером, судья Клейтон пригласил сына своего в кабинет. Объяснение было неприятно для того и другого.

— Ты знаешь, сын мой, — сказал он, — что поступок твой крайне огорчает меня. Надеюсь, в нём тобой не руководило безрассудство, ты сделал это не под влиянием какого-нибудь внезапного побуждения?

— В этом вы вполне можете быть уверены, — сказал Клейтон: — я действовал чрезвычайно рассудительно и осторожно, следуя единственно внушению моей совести.

— Конечно, в этом случае ты и не мог поступить иначе, — возразил судья Клейтон, — я не смею осуждать тебя. Но, скажи, позволит ли тебе твоя совесть удержать за собой положение владетеля невольников?

— Я уже покинул это положение, по крайней мере, на столько, на сколько это необходимо для моих намерений. Я удерживаю за собою только одно звание владетеля, как орудие для защиты моих невольников от притеснений закона и для сохранения возможности образовать их и возвысить.

— Но что ты станешь делать, когда подобная цель приведёт тебя в ближайшее столкновение с законами нашего штата? — спросил судья.

— Тогда, если представится возможность добиться изменения закона, я употреблю на это все свои силы, — отвечал сын.

— Прекрасно! Но если закон имеет такую связь с существованием невольничества, что его нельзя будет изменить, не уничтожив этого установления? Что же тогда?

— Всё-таки буду добиваться отмены закона, хотя бы это и сопряжено было с уничтожением невольничества. Etat justisia pereat mundi (Да свершится правосудие, пусть и погибнет мир (лат.)).

— Я так и думал, что ты это ответишь, — сказал судья Клейтон, сохраняя спокойствие. — Я не спорю, — в этом направлении жизни есть логика. Но ты должен знать, что наше общество не следует такому направлению; поэтому твой образ жизни поставит тебя в оппозицию с обществом, в котором ты живёшь. Внушения твоей совести будут вредить общим интересам, и тебе не позволят следовать им.

— Тогда, — сказал Клейтон, — я должен буду удалиться вместе с моими невольниками в другой штат, где можно будет достичь своей цели.

— Результат этот будет неизбежен. Рассматривал ли ты в этом предмете все его отношения и последствия?

— Без всякого сомнения.

— Ты, кажется, намерен жениться на мисс Гордон, — сказал судья Клейтон, — подумал ли ты, до какой степени твои намерения могут огорчить её?

— Что до этого, — отвечал Клейтон, — то мисс Гордон вполне одобряет моё намерение.

— Больше я ничего не имею сказать. Каждый человек должен действовать согласно своим понятиям о долге.

После минутного молчания судья Клейтон прибавил:

— Вероятно, ты предвидел порицание, которому избранная тобою цель в жизни подвергает нас, охраняющих систему и поддерживающих учреждения, которые ты осуждаешь?

— Нет, этого я не предвидел.

— Я думаю. Но оно истекает логически из твоих понятие об этом предмете. Уверяю тебя, я сам часто обдумывал этот вопрос, на сколько он касается моих собственных обязанностей. Образ моей жизни служит достаточным доказательством, что я не прошёл к одному результату с тобою. Закон человеческий не что иное как отражение многих недостатков нашей натуры. При всём несовершенстве, его всё-таки можно назвать благодеянием. Самая худшая система управления бесконечно лучше анархии.

— Но, батюшка, почему бы вам не принять на себя реформу нашей системы?