Древний инстинкт

– Почему бы и нет? Вот буду на старости лет косточки греть…

– Косточки. – Она усмехнулась. Гениальный пластический хирург, душка, что за человек, любит и мужчин, и женщин, полон жизненных сил, богат… А ведь он предлагал ей замужество. Смешно, честное слово. Как можно выйти замуж за своего врача, чтобы он одним своим видом напоминал ей о том кошмаре, что она пережила? Вроде бы психолог неплохой, а все туда же… В любовницы не звал, боялся обидеть. И напрасно. Она изменилась и теперь будет смотреть на вещи просто. Совсем просто. Да, она другая, совсем другая…

– «Ближайшие города – Канн, Антиб, Жуан-ле-Пен…» Звучит заманчиво, как песня, – продолжала она куражиться, хотя решение приняла, не могла не принять. Тем более Русаков будет рядом, если что – прибежит к нему поплакаться в жилетку. – «Стоимость аренды на 4 месяца (c мая по август) – 54 000 евро». Круто…

– Тебе ли беспокоиться о деньгах?

– Действительно, – она усмехнулась.

– Здоровье, милочка, самое важное в жизни, не так ли?

– «Ближайший пляж – 300 м, международный аэропорт – Ницца».

– Вот только не плачь, я запрещаю тебе!

Глава 1

9 июня

Такая боль казалась нереальной, настолько она была сильной, пульсирующей, обволакивающей и в то же время острой, жгущей, раздирающей, отдающейся во всем теле и необратимой… Боль охватила все лицо, особенно нижнюю его часть, и держала в своих горячих и крепких ладонях, как если бы кто-то пытался отделить ее голову от тела. Рот просто горел, его кто-то поджег адским огнем, и кровь, словно горящая соленая смола, капала на грудь, как во сне, в недавнем сне, но сейчас это был не сон. Она сидела на постели и смотрела на свои руки, вымазанные кровью. Только что она прикоснулась пальцами к губам, и вот теперь они были в крови. Кровь была горячей и жгучей, будто наперченной.

Она уже пробовала закрыть глаза и снова провалиться в сон, где нет этой зверской боли, этого огня, сжигающего ее рот, щеки и подбирающегося к ушам…

Подойти к зеркалу было страшно.

А еще бешено колотилось сердце. Как никогда. Лена никогда не жаловалась на сердце, она была слишком молода для этого, всего-то двадцать два года. Она опустила босые ноги на пол, толстый ворс ковра показался ей колючим и прикосновение – болезненным. Да что с ней такое? К тому же комната перед глазами расплывалась, окна перекосило, люстра над головой казалась плавающей в прозрачном желе… А в голове звенел какой-то назойливый и неприятный мотивчик, она никак не могла вспомнить, где она прежде его слышала…

Встала, подошла к зеркалу и, увидев свое отражение, закричала так, что сразу же сорвала голос. Она хрипела, извиваясь перед зеркалом, топала босыми ногами, слезы текли по ее обезображенному диким оскалом лицу, заливались, жгучие и соленые, в огромный рот, пузырились возле распухших и вспоротых губ… Мясник, имя которого она не знала, искромсал ее лицо, распоров рот до ушей, обнажив десны и порозовевшие от крови зубы… Кровь продолжала сочиться, от боли ей становилось дурно. Понимая, что очнулась она случайно, что она могла бы вот так, «с улыбкой до ушей», и умереть, истекая кровью, она позвонила Ирине, но услышала лишь искаженный автоответчиком голос близкой подруги, который сообщил ей бесстрастным тоном, что ее нет и будет она не скоро… А уже через час Лена лежала в темной душной палате одной из московских клиник и после уколов отдыхала от боли. Ей казалось, что боль, эдакая дама, высокая и худая, на тонких каблуках, закутанная в темно-синий газ, выходит из палаты, и лишь ее голубая тень маячит возле двери в коридоре… Она слышала, как шептались где-то там, за стеной, те, кто вынужден был эту ночь дежурить и, значит, отвечать за привезенных в больницу нечаянных пациентов. С вскрытыми венами, вскрытыми душами, распахнутыми сердцами и распоротыми ртами…