Дробь

С левацкими идеями история схожая. Типичное начало – от обрыганского панк–рока к не менее обрыганскому анархопанку и красту. Все, как и всегда, начиналось с музыки. Затем Крейг О’хара и Наоми Кляйн, веганство, антикапитализм, сыроедение, вес под 53–55 килограмм, обувь из кожезаменителя, даже в 35 градусный мороз, куртки на искусственном меху, подушки без перьев, леденцы зула с витамином б12, прыщи по всему ебальнику, никакой кока–колы и нью–белансов, промывка мозгов всем друзьям и близким на тему трупоедения, корпоративизма, капитализма, социал–дарвинизма, цивилизации, политики, революциях и прочего никому не интересного мусора (хотя стоит отметить, что с десяток человек я подсадил на вегетарианство благодаря фильму «Земляне»). Зачитывался всякими, уже упоминаемыми, Прудонами, Торо, Качински, Бакуниным, штудировал Оруэлла, Хаксли, все утопии и антиутопии. И дочитался до того, что разочаровался в людях, во всех левых идеях, в ценностях. Вера пропала, социализм — глупость, люди скот, на хуй так жить. Хотя я уже описывал свое отношение к общественному и политическому строю абзацем выше: репрессии, хлева, расстрелы, диктатура. Но, повторюсь: люди не смогут жить в свободе, равенстве и братстве. Люди ненавидят друг друга, ненавидят себя, люди не хотят свободы, люди не равны, с самого рождения, со стартовой точки – равенства уже нет, мы начинаем жить в атмосфере дисгармонии, несправедливости и обоюдной ненависти, зависти, и с годами эта ситуация только усугубляется. Вся суть человека – топтать тех, кто слабее и ниже на лестнице социальной иерархии, делая при этом качественный техничный римминг тем, кто сильнее и выше на этой же самой лестнице. Поэтому все эти анархо–синдикализмы и прочие левачизмы ждет крах и погибель, провал и коллапс, это только в повести у Эрика Фрэнка Рассела люди могли уживаться на целой планете без денег, властей и контроля, в реальности людям нужно доминировать над кем–то, а перед кем–то лебезить – это обязательное условие существования. Я не верю в человечество, я не верю в Город Солнца, я не верю в здравый смысл, не верю в любовь, дружбу и торжество равенства и братства, не верю в людей, ведь как пел еще Егорка Летов: «Ненависть, ненависть, Всех объединяет ненависть, Всех объединяет ненависть, Всех объединяет одно желание. Убивать и насиловать всех иных прочих».

И тут можно подвести черту под этой унылой, несуразной политико–философской размазней и сделать один вывод: политика – это огромная куча дерьма, смердящего букетом разнокалиберной вони; куча разноцветного дерьма, разной консистенции и формы, растекающаяся, перемешивающаяся и живущая своей жизнью. А все эти правые, левые, центристы – стоят у разных краев этой кучи и жадно, ложками нагребают дерьмо и пихают себе в рты, чавкают, истекают слюнями и просят добавки, жадно проглатывая все, что успеют выхватить. При этом каждый считает, что его дерьмо – самое вкусное, самое душистое, самое густое и правильное, а вот у тех ребят, с другого края кучи – дерьмо пресное, пахнет не насыщенно, жиденькое, да и вообще не понятно еще какой свежести. Но суть остается сутью – все они жрут дерьмо. Политика – есть кал, а все кто в ней варится – лобби копрофагов.

Я рухнул костлявыми ягодицами на ступени близлежащего подъезда и молча обтекал выделениями своего организма, словно какая–нибудь заслуженная народная артистка, вроде Белладонны или Саши Грей. А организм неустанно выделял жидкости из всех отверстий моего лица, лишь усугубляя ситуацию. В тот момент я подумал, что перцовые баллончики – самое зловещее и коварное изобретение человечества, ведь что бы я не делал, все приводило лишь к усилению жжения. Потому я просто сидел и терпел, стараясь силой мысли заставить организм выделять меньше слез, соплей и прочих жидкостей.

Из подъезда и в подъезд заходили и выходили люди и косо посматривали на меня, обходили сторонкой. А я косым взглядом, из под собравшихся в кучу надбровных дуг и судорожно дергающихся век глядел на них, всем своим перекошенным лицом, напоминая обсаженного объебоса на отходах.

Минут 20 просидел я на лесенке, пугая матерей, выходивших выгулять своих отпрысков; старух, опасавшихся того, что я наркоман, пришедший выпытать у них похоронные деньги; сновал туда–сюда и прочий человекообразный скам, выползавший на прогулки из своих бетонных коробочек. И, когда, наконец, меня чуть–чуть попустило, и я смог более–менее поднять свои тяжкие, изувеченные перцем веки, я встал, отряхнулся, обтер лицо рукавом, испытав еще один приход жуткого жжения, и направился в сторону расположенного неподалеку крупного кинотеатра, в котором был бесплатный туалет с бумажными полотенцами, водой и зеркалами. А это как раз таки то, что мне в тот момент было необходимо.

Я слегка шатающейся походкой двинул свое и без того измученное тело к кинотеатру, корча нелепые мины, словно кошка в которую брызнули водой, щурился как пиздоглазый азиат и шмыгал носом как школьник, размазывающий сопли по перилам школьных лестниц.