Друд, или Человек в черном

Кэролайн такое положение вещей вполне устраивало, хотя она, вопреки моим ожиданиям, не стала покладистее и благодушнее, но взяла за обыкновение затевать со мной ссоры всякий раз, когда я проводил на Глостер-плейс по нескольку дней кряду. Ближе к декабрю я стал все реже появляться в своем новом лондонском доме и все больше времени проводил в Гэдсхилле или в свободных комнатах Диккенса, расположенных над конторой журнала.

Именно там я находился, когда Уиллс получил телеграмму «Добрался благополучно» и переслал Эллен Тернан во Флоренцию, где она отдыхала с матерью и родственниками. Как Диккенс вообще мог вообразить, что Эллен одна совершит морское путешествие из Италии в Америку, – у меня в голове не укладывалось. Эта бредовая фантазия просто свидетельствовала о степени его одержимости романтическими грезами в ту пору. Позже я узнал от Уиллса, почти случайно, что еще до своего отъезда Диккенс прекрасно понимал: американцы не потерпят присутствия незамужней женщины в его маленькой свите. Долби разведал о планах Диккенса и вынес свой вердикт по поводу уместности присутствия Эллен, прислав телеграмму, состоящую из единственного короткого слова: «Нет».

Мы с Диккенсом сошлись во мнении, что драму «Проезд закрыт» следует поставить в театре «Адельфи» перед самым Рождеством и что злодея Обенрейцера надлежит играть нашему общему другу Чарльзу Фехтеру. Я впервые увидел блистательного Фехтера на сцене почти пятнадцать лет назад и познакомился с ним в 1860 году, когда он приехал в Лондон со спектаклем «Рюи Блаз» по пьесе Виктора Гюго. По обоюдному побуждению мы с Фехтером в первые же дни знакомства оставили всякие церемонии и заделались близкими друзьями.

Сын англичанки и немца, родившийся в Лондоне и воспитывавшийся во Франции, но теперь снова поселившийся в Лондоне, Фехтер был человеком невероятно обаятельным и преданным (подарок в виде швейцарского шале, преподнесенный Диккенсу на Рождество два года назад, был типичным проявлением его щедрости и импульсивности), но напрочь лишенным деловой хватки.

Лондонский дом Фехтера являлся, наверное, единственным в городе салоном, где о правилах этикета заботились еще меньше, чем в моем доме. Если я имел обыкновение оставлять гостей за столом на попечение Кэролайн, когда мне требовалось срочно убежать по делам, то Фехтер славился тем, что принимал гостей в халате и шлепанцах и позволял каждому выбрать бутылку вина на свой вкус, чтобы взять с собой за стол. Мы с ним обожали французскую кухню и дважды подвергали строгой проверке неисчерпаемые ресурсы гастрономической Франции, обедая одним-единственным продуктом, но приготовленным самыми разными способами. Сначала мы устроили «картофельный» обед из шести блюд, а потом – «яичный» из восьми блюд.

Единственным недостатком Фехтера-актера был жесточайший страх сцены, и перед началом каждого спектакля его костюмер ходил за ним по пятам с тазиком.

В ноябре и начале декабря я спешно писал инсценировку. Я отослал корректурные гранки повести прямо Фехтеру, который сообщил мне, что «безумно влюбился в своего героя», и немедленно присоединился ко мне в работе над пьесой. Меня не удивило, что актеру понравился главный злодей Обенрейцер, ведь мы с Диккенсом создавали этот персонаж «под него».

Всякий раз, когда я ехал на поезде в Рочестер, направляясь в Гэдсхилл-плейс, мне легко представлялось, что Чарльз Диккенс навсегда исчез (я по-прежнему допускал такую вероятность, принимая в соображение плачевное состояние его здоровья и тяготы американского турне) и что я не только смогу когда-нибудь занять, но уже занимаю его место в мире.

В начале декабря повесть «Проезд закрыт» выйдет в «Круглом годе» и, несомненно, будет пользоваться огромным успехом. Конечно, успеху поспособствует магия имени Диккенса – вот уже двадцать лет декабрьские номера его журналов с его рождественскими повестями раскупались нарасхват, – но правда и то, что моя «Женщина в белом» продавалась успешнее иных романов Диккенса, а «Лунный камень», который выйдет в свет в 1868 году, наверняка будет продаваться еще лучше. Сидя за обеденным столом в Гэдсхилл-плейс, в обществе Джорджины, моего брата Чарли, Кейти и нескольких из детей Диккенса, я испытывал такое чувство, будто я заменил Неподражаемого так же легко, окончательно и бесповоротно, как в свое время Джорджина Хогарт заменила Кэтрин Диккенс.

Я продолжал собирать материал для «Лунного камня» и в ходе поисков достоверных источников сведений об Индии (а равно обрядовой стороне индуизма и магометанства) уже успел пообщаться со многими людьми, когда меня свели с неким Джоном Уилли – господином, довольно долго прожившим в индийской провинции Катьявар в бытность свою служащим государственного департамента Индии.

– Больше нигде в Индии не процветают столь пышно религиозный фанатизм и первобытная жестокость, – сказал мне Уилли за стаканом бренди. Он отослал меня к «собранию писем Уилера» и статьям в «Англичанине». – Элевсинские мистерии – просто детский лепет по сравнению с мерзостями, там творящимися.