Друд, или Человек в черном

По крайней мере, чертово заиканье прошло.

— Нет, оставь это у себя, дитя мое. Это твое рекомендательное письмо, причем составленное в самых изысканных выражениях, позволю себе заметить. Я уже выбрал семью, где ты будешь работать. У них поместье под Эдинбургом. Я письменно уведомил их, что ты приедешь и приступишь к выполнению своих обязанностей завтра.

Глаза у нее расширились до чрезвычайности. Мне показалось, она вот-вот лишится чувств.

— Я ничего не умею по части гувернантства, мистер Уилки.

Ничо.

Я по-отечески улыбнулся. Я испытывал искушение податься вперед и ласково похлопать девочку по трясущимся рукам, но боялся, что она вскочит и бросится прочь, коли я до нее дотронусь.

— Это не имеет ни малейшего значения, Агнес. Мисс Кэрри тоже ничего не умела, пока не начала работать. И посмотри, каких успехов она добилась.

Агнес снова уставилась на свои руки, сложенные на коленях. Когда я неожиданно встал с кресла, она вздрогнула всем телом. В тот момент я начал понимать, почему мужики колотят своих жен: человек, ведущий себя как трусливый заяц, просто напрашивается на побои, коих трусливый заяц и заслуживает. Тяжелая каминная кочерга назойливо лезла мне в глаза.

Я раздвинул оконные портьеры.

— Глянь-ка туда, Агнес, — велел я.

Она подняла на меня затравленный, полный ужаса взгляд.

— Встань, Агнес. Вот и умница. Посмотри в окно. Что ты видишь?

— Крытый экипаж, сэр.

— Это кеб, Агнес. Он ждет тебя. Кучер отвезет тебя на железнодорожную станцию.

— Я еще никогда не каталась в кебе, сэр.

— Знаю. — Я со вздохом отпустил тяжелые портьеры. — Впереди тебя ждет множество новых, чудесных впечатлений — и поездка в кебе станет первым из них.

Я отошел к столу и вернулся с планшеткой, листом почтовой бумаги и карандашом. Я решил, что в нынешнем своем состоянии девочка не управится с пером и чернилами.

— Агнес, сейчас ты напишешь коротенькую записку родителям — сообщишь, что тебе подвернулась замечательная работа и что ты уезжаешь из Лондона. В подробности вдаваться не надо… просто пообещай, что напишешь обо всем обстоятельно, как только приступишь к обязанностям на новом месте.

— Сэр… я… я не могу… я не умею…

— Напиши то, что я продиктую, Агнес. Возьми карандаш. Вот умница.

Я продиктовал всего четыре предложения — самых незатейливых, какие написала бы эта туповатая девочка, — и потом просмотрел записку. Корявый нервный почерк, заглавные буквы вперемежку со строчными, чудовищные ошибки в самых простых словах — но так было бы в любом случае.

— Прекрасно, голубушка. Теперь поставь свою подпись. Напиши «ваша любящая дочь Агнес».

Она так и сделала. Я отнес планшетку и карандаш обратно на стол, а записку свернул и спрятал в карман. Потом я выложил триста фунтов на диван между нами.

— Это тебе, дитя мое. Семья, которой я рекомендовал тебя, будет тебе платить, разумеется… платить очень хорошо, даже больше, чем сейчас зарабатывает мисс Кэрри, — старинные шотландские семейства бывают очень щедрыми… Но на эти деньги — согласись, тоже немалые — ты сможешь по прибытии в Эдинбург купить себе новую одежду, более подходящую для твоей новой работы. И даже после этого у тебя еще останется кругленькая сумма, которой вполне хватит на первые год-два.

Я никогда раньше не замечал у нее веснушек. Сейчас круглое лицо Агнес заливала такая бледность, что веснушки резко выделялись.

— Мама… — с усилием проговорила она. — Папа… я не могу… они…

— Они страшно обрадуются, — заверил я. — Я все объясню им, когда они вернутся, и они наверняка приедут проведать тебя при первой же возможности. Теперь ступай наверх и собери все вещи, какие ты хочешь взять с собой в новую жизнь. Не забудь самые свои красивые платья. Там будут приемы и балы.

Она не шелохнулась.

— Ступай! — скомандовал я. — Нет! Вернись. Возьми деньги. А теперь иди!

Агнес побежала наверх паковать свои тряпки и прочие убогие вещички.

Я поднялся за ней, чтобы проверить, выполняет ли она мое распоряжение. Потом я спустился в подвал, где Джордж хранил свой ящик с инструментами. Взяв большой молоток с гвоздодером и увесистый ломик, я вернулся наверх.

Дорогой читатель далекого будущего, если сейчас вы склонны осудить меня, я прошу вас воздержаться. Доведись вам знать меня в реальной жизни, вы бы знали, что я человек мягкий.

Я сызмалу проявлял мягкость в поведении и поступках. Я пишу… писал… сенсационные романы, но живу… жил… тихой, мирной жизнью, просто образцово-показательной. Моя мягкость всегда привлекала женщин, вот почему я — низенький, полноватый господин в очках — пользовался большим успехом у дам. Даже наш друг Чарльз Диккенс постоянно подтрунивал над моей мягкотелостью, как будто отсутствие всякой агрессивности превращало меня в посмешище.

По пути домой от Марты я в очередной раз осознал, что неспособен даже пальцем тронуть юную Агнес, сколь бы губительной ни оказалась для моей жизни и карьеры ее неизбежная неосмотрительность. Я никогда ни на кого не поднимал руки во гневе.

«Ага! — воскликнете вы, дорогой читатель. — Но как же насчет вашего намерения застрелить Друда и Диккенса?»