Другая Музыка

Я осторожно продвигался вперед, и вдруг послышались голоса. Зашелестели, будто в руках оберточная бумага, и эхом прокатились по всему коридору. Я замер на месте, как палочник, как богомол, почуявший опасность. Метрах в трех впереди приоткрылась дверь, видимо кто-то собирался выйти в коридор, но задержался на пороге. Голоса что-то обсуждали. Отчетливо донеслось что-то вроде: «надо определиться с ним… надо заняться вплотную… матерьял подходящий…»

Шелест голосов был невыносимо мерзкий. А говорили, конечно же, обо мне, я в этом не сомневался. Я стал пятиться назад, раздумывая, что предпринять. Не хотелось мне почему-то встречаться ни с кем из персонала. Глаза стали привыкать к темноте, и я разглядел справа очертания какой-то двери. Осторожно, стараясь не производить и малейшего шума, приблизился к этой двери, взялся за ручку, допотопную какую-то, в виде металлической скобы, покрытой остатками старой краски, потрескавшейся от времени и вздыбившейся, словно перья вороны на морозе. Потянул за эту ручку, дверь и открылась. За дверью оказался лестничный марш и я стал спускаться по лестнице вниз, стараясь не держаться за перила. Спускался долго, пока лестница не кончилась. Дверь внизу была заперта и выйти на свет божий мне не удалось. Тогда я решил подняться на этаж выше и искать другую лестницу, которая могла привести к выходу. Этажом выше тоже было темно.

Я крался по коридору яко тать в ночи. Впереди замаячила тень. Кто-то двигался мне навстречу почти без звука. Я прижался к стене и почти слился с ней, стал рельефом. Мимо неслышимо и почти невесомо, словно призрак, проследовал похоже что санитар, потому что был он в сером халате и сером колпаке. Лица его я не успел разглядеть. Перед собой он катил кушетку на колесиках, на которой кто-то лежал, с головой накрытый простыней.

Санитар не заметил меня, был как сомнабула, и его почему-то не волновало отсутствие освещения. Когда призрак растаял во мраке коридора, я двинулся дальше на поиски выхода. Слабая полоска света на полу обозначила дверь. Я осторожно приоткрал эту дверь и заглянул внутрь. Это было довольно просторное помещение, освещенное очень слабо. Просматривались какие-то лежанки, не то кушетки, не то кровати, на которых находились люди. Эти койко-места располагались в несколько рядов и уходили далеко, до самой противоположной стены, где освещения вообще никакого не было, и все утопало во мгле.

Однако большой черный проем в стене все же просматривался. Я решил пересечь это помещение, чем-то похожее на зал ожидания, наверное потому, что потолок был очень высоким. Я шел мимо двух рядов с лежанками. Не все пассажиры мрачного «транзитного зала» лежали на своих кушетках ничком, то ли спали, то ли находились в забытье. Некоторые сидели, закутавшись в убогие одеяла тусклых тонов. Один из них, в левом ряду, молодой еще парень, но с изможденным лицом наркомана последней стадии, накинув одеяло на голову, сидел на своей лежанке, подобрав ноги под себя, раскачивался монотонно вперед-назад, и безучастно смотрел на меня. Под глазами зияли черные круги. Он что-то еще нашептывал серыми иссохшими губами. Далее лежала старушка под капельницей и смотрела в потолок, вернее в безбрежное темное пространство над головой, будто видела там, в вышине, медленно парящих птиц божьих. На лице у нее было написано, что лежит она здесь так давно, что не только никто уже не ждет, но она даже и не помнит, кого и ждать. Капельница у нее тоже была липовая, как и уменя в реанимационной, и являла собой, как и большинство предметов здесь, часть бессмысленного антуража, элемент декорации, которая обычно бывает лишней на сцене. На следующей лежанке сидело существо женского пола, девушка молодая совсем, но с идиотским лицом. Она держала на руках, запеленутого прямо с головой в какую-то серую тряпку ребенка и заискивающе, с бессмысленной улыбкой, смотрела на меня. Мой же взгляд был прикован к ребенку на руках. Разве он там еще не задохнулся? А если и так, то насколько давно? А безумная мамаша так и заглядывала мне в лицо, пока я не ушел на безопасное расстояние.

Кого здесь только не было! Был и священник, который сидел в рясе и вязал на спицах, не смотря на полную темень. На меня посмотрел очень осмысленно и даже понимающе. Но ничего мне не сказал, будто был уверен, что я и сам все понимаю, и пришел занять здесь свое место. Были двое раненых прямо с передовой, которые сидели на одной лежанке, перебентованные серыми бинтами, засохшими от времени и хлебали какую-то похлебку из одного котелка. Я присмотрелся и обнаружил, что нет никакой похлебки, а ко рту они подносят пустые ложки. Движения их рук были медленные, однообразные и, видимо, нескончаемы. Были и взрослые и дети и старики. Многих я не мог разглядеть, поскольку они лежали с головой накрывшись одеялами. Не понятно было, все ли из них живы.