Другая школа 2. Образование – не система, а люди

Несколько дней назад класс Сергея Волкова заполнил тесты, где в одной из граф школьники указали плюсы обучающих их преподавателей: то, что к учителям «не привязываешься». В процессе размышлений над этой почти буддийской формулировкой Волков пришел к выводу, что непривязанность к педагогу – преимущество

. «Меня это даже радует, – сказал мне Сергей. – Определенная часть людей становится учителями для того, чтобы властвовать над другим человеком. Я недавно изучал анонимный опрос о мотивах прихода в профессию высококлассных хирургов. Одной из самых распространенных причин оказалась: «Когда я держу на кончике ножа сердце другого человека, я чувствую себя властелином». При этом, подпитываясь этой «низовой» энергией, человек может делать огромное количество добра. И тогда возникает вопрос: если хирург честно делает операцию, испытывая жажду власти над пациентом, значит ли это, что он плохой человек? Ведь иначе больному на операционном столе некому было бы помочь. Возможно, сейчас такое количество людей работает в школах, потому что они бессознательно тянутся к молодости. Или неосознанно жаждут манипулировать, быть в центре внимания – я знаю это и по себе. Есть искушение думать, что ты «кормишь» школьников текстами из своих рук. И когда дети пишут о «непривязанности», это значит, что они не хотят меня подпитывать. Я через них получал энергию, а они теперь держат меня на расстоянии. Это очень отрезвляет». Я тогда спросил у Волкова, не потеряет ли он без этой подпитки интерес к преподаванию. «У меня есть и другие способы получать от мира любовь, – сказал он. – А на уроках я всегда найду где с детьми посмеяться и где подколоть». 

 «Вот я не уверен, можно ли считать такое желание быть в центре внимания «плохим мотивом» со стороны учителя, – говорит мне Сапольски. – Есть ли большая разница между «Я счастлив, что эти дети теперь любят Толстого» и «Я счастлив, что помог этим детям полюбить Толстого»? Похожий вопрос долгое время беспокоил философов и биологов: существует ли чистый альтруизм или во всем и всегда присутствует элемент личного интереса? Обычно все приходят к выводу, что второй аргумент правдив. Но тогда возникает следующий вопрос: почему интерес именно в этом? Для меня учительское желание повлиять на ребенка связано с осознанием человеком конечности собственной жизни.

Ученые называют это «теорией управления страхом смерти». Это то, как вы справляетесь с пониманием, что однажды умрете. Часто ответ на этот вопрос очевиден: оставить след в истории, быть влиятельным. Конечно, преподаватель не думает: «Как же здорово, что я оказал влияние, – возможно, благодаря этому люди запомнят меня после смерти». Но на бессознательном уровне это может его подпитывать. Ну и не стоит забывать про национальные различия. В индивидуалистских культурах вроде США людям нравится оказывать влияние. В более коллективистских (например, в Китае), людям некомфортно оттого, что они меняют других. Так что эквивалентом «Здорово, что из всех учителей я оказал на ребенка самое сильное влияние» может быть «Здорово, что я был лучшим учеником у этого учителя». Кажется, несмотря на десятилетия коллективистского мышления в России люди больше склоняются к индивидуализму».

Этой же теорией управления страхом смерти Сапольски объясняет одержимость ЕГЭ и подобными экзаменами по всему миру. «Это отчаянное желание оставить наследие и преуспеть в жизни, просто с помощью своих детей, – говорит Сапольски. – Американцы точно так же сходят с ума по вступительным экзаменам в вузы. Возможно, вы слышали о громком скандале в США, когда выяснилось, что обеспеченные родители обманным путем устраивали своих детей в лучшие университеты страны».

Когда я говорю Роберту о важности поиска упаковки в эпоху переизбытка информации, он согласно кивает – без понятного объяснения сложнейших вещей его лекции в Стэнфорде никогда бы не стали глобальным хитом. «Современная цензура – это не блокирование информации. Это выпуск невероятного количества материалов, большая часть которых будут несущественными. Так, чтобы никто не смог найти важного, – говорит Сапольски. – Несколько лет назад я работал с маленькой юридической фирмой, которая судилась с гигантом химической промышленности. С моей стороны в иске участвовали два адвоката, которые выступали против фирмы с оборотом в несколько миллиардов долларов. В какой-то момент мы запросили у оппонентов информацию по одному вопросу, и в ответ нам прислали документ объемом 10 тысяч страниц – очевидно, для того, чтобы нас парализовало от количества информации и мы никогда не нашли нужного. Но тут интересно другое: как люди принимают решения при столкновении с такими объемами информации».