Дружба

— Что же, — сказала Елена Федоровна, вынимая руки из радуги. — Делай, как по-твоему лучше. — Она поджала нижнюю губу, и от этого исчез подбородок.

Величкин знал, что этот жест означал близкие и неминуемые слезы. С таким же отчаянным и напряженным лицом мать когда-то вталкивала его в ванную, чтобы запереть там в темноте.

— Я знаю. — продолжала Елена Федоровна, почти всхлипывая, — я знаю, я все время портила и порчу твою жизнь. Ты бы давно поступил учиться. Ты такой способный и служишь простым рабочим. А последнее время… Ты думаешь, я не видела… Ты мучился, и это было из-за меня.

Величкин боялся женских слез.

— Мама, зачем ты так говоришь? Ведь это же неправда, ты сама знаешь, — сказал он, кидая на пол свою щепочку и подходя к матери, чтобы обнять ее. Елена Федоровна мокрыми мыльными руками обхватила его коротко остриженную голову.

— Мальчик мой, мой миленький!.. — всхлипывала она и бормотала какие-то невнятные и жалобные ласковые фразы.

Наконец она немного успокоилась и спросила:

— Почему ты так уверен, что твое изобретение действительно дельная вещь?

— Высчитал, мама. Не буду же я читать тебе таблицы, которые мы составили.

— Ты советовался со сведущими людьми?

Вспомнив отзывы профессоров, Величкин отрицательно покачал головой.

— Нет, — сказал он, — я не вижу в этом надобности. Мы и сами достаточно сведущие люди.

Он видел, что мать сомневается в нем, и ему хотелось ее убедить. Но нужные слова не попадались. Величкин, как всегда в последний год, почувствовал, что он совсем некстати хочет спать. (Недавно он уснул, лежа нагишом в пустой ванне).

Просыпаясь на стуле, Сергей услышал, как мать говорит:

— …Истории с изобретениями кончаются крахом.

«Значит, спал только несколько секунд», — подумал Величкин.

— Мне страшновато за тебя, Сереженька!

— Пустяки, все уладится! — зевая, сказал Величкин.

— Мне, конечно, все равно, я уж одной ногой стою в могиле…

Подумав о смерти и приближающейся старости, Елена Федоровна вдруг сразу почувствовала себя больной, дряхлой и беспомощной. Ее покидал родной сын…

И так ей сделалось жаль себя, что она опять всхлипнула, но сдержалась и не заплакала.

— Ну брось же, мама, довольно, перестань! — просил ее Величкин. Разговоры о смертях, болезни и нищете были ему неприятны. — Слезы не помогут! Не плачь, пожалуйста!

— Да разве я плачу? — спросила мать, утирая мокрые от слез глаза концом передника. — Я же не плачу. Я только говорю, что надо бы подумать хорошенько.

— Я подумал! Последние два месяца я только и делал, что колебался и думал. То брал заявление назад, то подавал опять. Но теперь кончено. С понедельника я не работаю…

— Мамочка, — он быстро заговорил, не давая ей возразить, — мы продадим единственную нашу недвижимость — эту комнату. Я буду жить с Зотовым, а ты поселишься пока у Матусевичей. У них три комнаты, и это будет недорого стоить. Мы уже договорились с Валентином. Главное, не думай, что я делаю все это с легким сердцем.

— Конечно, конечно, я понимаю, — поспешила согласиться Елена Федоровна, утирая руки полотенцем. — Поступай как знаешь! — вздохнула она. — Я тебе не помеха.

Величкин лег на кровать и закрыл глаза. Засыпая, он слышал, как мать, стараясь не шуметь, расставляла посуду в белом шкафчике.

Трамваи гудели мимо окон, а когда проезжал грузовик, дом вздрагивал и трясся, как-будто его прицепили на буксир к тяжелой машине и поволокли по выщербленной мостовой.

Уже совсем сквозь дымку сна Величкин думал о том, что за последние месяцы все точно сговорясь, убеждали его бросить изобретение: Францель, потом Данилов, профессора, наконец мать. Все они явно не верят в успех изобретения, все советуют ему бросить баловство и заняться настоящим делом. Эти люди смотрят на него как на слегка тронувшегося и ждут его излечения. Чудаки! Что-то они скажут через полгода! Но пока все они против. Только Зотов! Нет, Иннокентий грубоват, иногда резок, циничен, но вот человек, на которого можно опереться. Они пойдут вдвоем до конца! Дружба все-таки замечательная штука! Галя… Что бы она сказала? Я бы взял ее за руку…

Елена Федоровна тихонько подставила стул к изголовью кровати, чтобы заслонить свет. Ее мальчик спал, лежа на спине и счастливо полураскрыв рот. Елена Федоровна долго смотрела на затененное лицо Сергея. Ей много еще хотелось сказать ему.

Она рассказала бы ему, как его нужно было кормить грудью и присыпать рисовой пудрой, как пучило его маленький шелковый животик и как он болел корью в совсем темной комнате, и как, когда у него была скарлатина, она шесть недель прожила у его постели.

Маленькие они болеют, а потом вырастают, воюют, служат и женятся.

Сергей всегда был склонен к диким авантюрам. Сперва он хотел выкрасить себе глаза черной краской, потом убежал на войну, а теперь выдумал какое-то изобретение.

И какая это радостная, сантиментальная пытка вливать в них касторку, когда они еще не переросли стула, и отговаривать их от глупостей, когда они покупают длинные брюки и бритву. Но от касторки они зажимают зубы, а отговоры…