Друзья и герои

– Я так больше не могу. Я возвращаюсь к себе в комнату. Если вы захотите увидеть меня, то найдете меня там. Если вы не придете, я буду знать, что вы больше не хотите меня видеть.

– Что за глупости…

– Если вы не придете, вы больше никогда меня не увидите.

– Это ультиматум? – спросила Гарриет.

– Да, ультиматум.

Он вышел из столовой. Все оборачивались ему вслед – с восхищением и даже с нежностью. Можно было представить, что для этих людей он воплощал некий идеальный образ союзника, который безо всякой выгоды для себя отправился воевать плечом к плечу с греками. Она и сама раньше видела в нем поэтический символ всех бездарно растраченных в войну жизней. Теперь же она знала его лучше и вовсе его не понимала. Он удалился, разгневанный и оскорбленный, чтобы лелеять свои обиды.

Одно было ясно наверняка: она не пойдет за ним следом. Чтобы быть в этом уверенной, она присоединится к Гаю и остальным, – но не сию секунду. Перед ее мысленным взором вновь пронеслись стремительные движения Чарльза, и ее потянуло вслед за ним. Не зная, что делать, она продолжала сидеть за столом, словно ожидая, что решение примут за нее. Возможно, Чарльз вернется пристыженным и обратит произошедшее в шутку.

Вместо этого за ней пришел Алан и сообщил, что они все идут в «Зонар». Он не стал спрашивать, что она делала в столовой и почему сидела за столом одна, напротив чьего-то недоеденного обеда. Гарриет поняла, что ему не нужно ничего объяснять. Он ничего не спрашивал и ничего не говорил. Он не желал критиковать своих близких – как и вовлекаться в их проблемы.

– Гай думает, что вы захотите к нам присоединиться.

– Да, я пойду с вами.

Когда они шли через вестибюль, Гарриет взглянула на лестницу, воображая, как Чарльз спешит ей навстречу. Но лестница была пуста. Чарльза не было.

– Вы же не насовсем покинули Бюро? – спросил Алан. – Мне нужен кто-то, кто будет редактировать мои заметки о немецком радиовещании в Греции.

Гарриет уже начала жалеть о потерянной работе, но всё же сказала:

– Я не могу работать в бильярдной вместе с сестрами Тукарри.

– Я думал, что вам там будет удобнее, но вы можете присоединиться к нам с Яки в отделе новостей.

– Это было бы прекрасно, – сказала Гарриет.

26

Принц Павел заявил, что вместе со своими сторонниками спас Югославию. Возможно, попутно они спасли и Грецию. Времени выяснять не было. Принц-регент исчез за одну ночь, и на следующее утро только и говорили, что о революции. Регентству пришел конец. На место Павла пришел Петр. Министров-коллаборационистов арестовали. На улицах Белграда приветствовали англичан, американцев и русских, и вся Югославия лихорадочно праздновала и выступала против стран «оси».

– Поразительно, – сказал Бен Фиппс. – Но что же будет дальше?

– Поразительно то, что они не подумали, что будет дальше, – заметил Гай. – Немецкое управление они принять не могли. Они восстали против него, не просчитав все риски. Это и впрямь поразительно. Да и что бы произошло, в самом деле? Неужели немцы выполнили бы условия договора?

– Это вряд ли, – пробормотал присмиревший Бен. Гарриет заметила, что в последнее время Гай всё чаще поправляет Бена, а тот всё чаще с ним соглашается. В результате Гарриет по-прежнему недолюбливала Бена, но уже не так переживала из-за его влияния на Гая.

– И всё же, – сказал он. – Что дальше?

Танди хмыкнул. Гай и Бен повернулись к нему. Танди говорил редко и очень медленно, перемежая речь паузами и хмыканьем, которые должны были предвещать какое-то мудрое изречение. Наконец, собравшись с силами, он объявил:

– Со временем будет видно.

Это время им предстояло коротать в обществе Танди, проводившего бо́льшую часть дня в «Зонаре», обычно за уличным столиком, который он объявил своим. Здесь его мог найти всякий, кто нуждался в его компании. Хотя он прибыл совсем недавно и мог в любой момент уехать, тем не менее он уже стал частью афинского общества. В постоянно меняющемся мире его величественная фигура казалась символом чего-то незыблемого. Вокруг него собирались так же, как в деревне собираются вокруг векового дуба.

Появление Танди стало даром небес: он прибыл в тот момент, когда на смену робким мартовским надеждам пришли сомнения. Его открыл Гай, но Фиппс тут же принял его, а Якимов вился вокруг него, словно влюбленный. Несмотря на всю славу Танди, о нем почти ничего не было известно. Из случайно оброненных замечаний стало ясно, что в начале войны он с большим комфортом жил в Триесте, но, опасаясь застрять там, переехал в Белград незадолго до того, как итальянцы вступили в войну против стран-союзников.

– Не годится слишком засиживаться, – сообщил он.

– Вы вовремя покинули Белград, – заметил Бен Фиппс.

Танди взглянул на него с укоризной. Он ничего не ответил, но позже дал понять, почти без слов, что его отъезд из Белграда вовсе не был необдуманным. Не был он и преждевременным, хотя со стороны могло казаться иначе.

– Я не вполне себе принадлежу, – пробормотал он. – Так было приказано.

– В самом деле? Кем же? – спросила Гарриет.