Друзья познаются в огне [litres]

— Что ты, что ты, родной, на кой мне эти фантики, я и с теми не знала, что делать, куда их деть. Спасибо Зинке — она их где-то поменяла на сто пятьдесят рублей. Мы на них с ребятушками неделю жили. Целый мешок картошки купили.

— Что?! За две тысячи долларов сто пятьдесят рублей?! Да ваша Зинка обокрала вас и ваших детушек. Вот прохиндейка! Ну, какая же вы тёмная, а ещё бывшая учительница. Да за них можно было взять около двенадцати тысяч рублей.

— Возможно, и так, только ведь я в валюте ничего не понимаю. А с Зинки спрошу, как только явится. Её уже две недели нет.

— Как же, спросите! Она сейчас где-нибудь в Сочи гуляет на эти деньги с кавалерами. А вы тут с детьми небось последнюю картошку доедаете. И вообще — гоните её прочь отсюда. Похоже, она связана с криминалом. Неспроста в криминальной среде её называют Зинка-подпольщица.

— Так, так, милок, — вновь запричитала старая учительница. — Ох, проклятущая эта Зинка. Я всегда чувствовала, что она нехороший человек, постоянно обманывает меня и детишек. Ведь это она вашу Мариночку ко мне привела, сказала, что её бросила мать.

Пётр покачал головой и грустно произнёс:

— Да так оно и есть. А скажите, почему Мариночку переодели в мальчишку и назвали Мишей?

— Так ведь по нынешним временам девочку опасно отпускать в большой город, сами понимаете. Ну вот, я её Мишей и нарекла, покуда не подросла.

Пётр вздохнул:

— Ладно, сделаем так. Чёрт с ней, с этой тысячей, как-нибудь обменяю. А вам дам в рублях. Я сегодня получку получил, точнее расчёт, и немалый. Так что поделюсь с вами и вашими детками. Вы только, пожалуйста, распорядитесь этими деньгами сами. И никому больше не доверяйте, в особенности, вашей Зинке — опять обманет.

— Поняла, родненький, поняла, касатик, — и престарелая учительница вновь заплакала, принимая деньги.

Затем она поклонилась Петру до земли.

— Спасибо огромное, сынок! От всех моих детушек желаю тебе получить столько любви и счастья, сколько ты заслуживаешь по своей доброте душевной. Кстати, доченька ваша, Мариночка, унаследовала от вас безграничную любовь и доброту к людям. У неё сильный и твёрдый характер и одновременно добрый и отзывчивый.

Тепло попрощавшись с Антониной Петровной, Пётр покинул детский приют, покатив к остановке электропоезда.

Прибыв на Казанский вокзал, он первым делом посетил бомжатскую подсобку. Ещё когда Пётр был на вещевом рынке, разыскивая дочь, он прикупил подвернувшийся заплечный ремень для Артёмкиной гармошки. Заехав в туалетную подсобку, он крикнул:

— Артём, принимай подарок. Доставай свою отвёртку. Сейчас мы присобачим ремень к твоему гармазону.

Но ему никто не ответил. В углу одиноко и сиротливо стояла Артёмкина гармошка-двухрядка, подаренная родителями ещё в детстве. С пола встала бывшая медсестра Любка и подошла к Петру.

— А, солдатик. Как здоровье? Совсем осунулся.

— Где Артём?

— Сгорел наш Артёмка.

— Как сгорел? Что, пожар был?!

— Да нет. Артёмка за вечер сразу две бутылки водки выпил и утром не проснулся.

— А гармонь? — невпопад спросил Пётр.

— А что гармонь? Пусть стоит, может, ещё и найдется какой музыкант. Только ведь, как играл наш Артёмушка, вряд ли кто так сыграет.

И бывшая медсестра заплакала. Это был единственный человек, кто всплакнул по безвременно ушедшему Артёму — несостоявшемуся пианисту, когда-то подававшему большие надежды в консерватории.

Пётр молча положил заплечный ремень на гармошку и покинул подсобку.

Глава 20

Прибыв в Воронеж, Пётр первым делом прикатил по адресу Ивана Шведова, чтобы забрать свои награды и кое-какие документы, оставленные на хранение. Вызвав через уличных мальчишек Ивана, Пётр его так и не дождался, зато вышла его жена и с ходу обрушилась на Петра, обозвав собутыльником. Затем, рассмотрев, что перед ней инвалид, успокоилась и поведала Петру, что муж бросил её, связавшись с другой женщиной. К тому же он начал много пить. Пётр догадался, о ком идёт речь, и как ни трудно ему было передвигаться на инвалидной коляске по городу, всё же приехал к дому давней подруги Ивана, Нинке.

Оба были дома, и оба были пьяные.

— А, Петруха! — с порога заорал Иван, помогая Петру въехать в дом. — Ну, рассказывай, братан, сколько денег срубил. Я смотрю, ты весь зелёный, небось зелёных и срубил?

И Иван расхохотался, хлопнув Петра по плечу.

— Я-то позеленел, а вот ты подурнел, уйдя от семьи.

— А это не твоё собачье дело, — скривился Иван, косо глянув на сожительницу. — Ты в своей семье разберись, а потом учи других.

Иван налил в свой стакан водки и крикнул захмелевшей женщине:

— Нинка, принеси ещё один стакан для дорогого гостя.

Затем вновь обратился к Петру:

— Я тебе ещё тогда говорил, что достали они меня с тёщей, заразы. Всё им не так, всё им не эдак. А вот с Нинулей всё иначе, всё хорошо. Хочешь — пей, хочешь — гуляй, хочешь — работай, где хочешь. Одним словом — идиллия, Петруха.

И Иван обнял вернувшуюся с кухни Нину.

— Давай выпьем, Петруха, за мою новую жизнь. К чертям старую.