Друзья Высоцкого

Юность Севы Абдулова счастливо совпала с хрущевской оттепелью. Позже он ностальгически вздыхал: «Замечательное было время! Как я попал на «Маяк» (площадь Маяковского), совершенно не помню. Иду, смотрю: стихи читают – остановился… Стал ходить туда достаточно регулярно со своим однокурсником Сережей Гражданкиным… В хорошие дни вся площадь была заполнена народом. Кто хотел – выходил к постаменту, читал стихи. Свои или чужие. Я там много чего читал: Цветаеву, Пастернака, Гумилева, Давида Самойлова… Старался читать то, что не напечатано, что мало знали… Нас то и дело хватали, арестовывали, сажали на пятнадцать суток. Ну и что? Хватают – значит, боятся, значит, слабы, ничтожны… Весело все это было. Мы были молоды, мы были сильны, мы любили жизнь, и, главное, мы верили: «Наше дело правое – мы победим»… Однажды привели меня в комнату милиции. Попросили что-то почитать и им. Я стал читать. В этот момент втащили каких-то пьяных и стали избивать ногами. Я на этом фоне с пафосом читал: «И жизнь хороша, и жить хорошо!»

Вначале власти не позволяли себе беспредела: избить, да еще при свидетелях, в 60-м такое было еще невозможно… Постепенно власти распоясывались и наглели все больше и больше… Стали исключать из институтов. И вот тут-то я порадовался, что я не комсомолец. Ведь как делалось? В первый день исключали из комсомола, на второй приходил полковник с военной кафедры и говорил: «Офицером Советской Армии изгнанный из комсомола быть не может». На третий – исключение из института…»

Первокурсником он женился на студентке МВТУ Наташе, которую знал еще со школы. Сразил с ходу, придя на первое свидание с отцовской трубкой в зубах. Когда через год у них родилась дочь Юлия, они втроем переселись на старую абдуловскую дачу в 50 километрах от Москвы. Юный отец гордился своим мужеством и героизмом: вскакивал в 5 утра, таскал воду, топил печку, собирал в чемодан пеленки и электричкой добирался до Москвы. Перед лекциями в Школе-студии забегал домой, замачивал пеленки, в перерыве между занятиями прибегал (благо училище было в двух шагах от родительского дома), стирал. А большого вечернего перерыва в самый раз хватало, чтобы погладить пеленки. Потом он складывал их в чемодан и возвращался на дачу… А там жена с упреками: «Ну что, нагулялся, отдохнул? А я тут целый день с ребенком…»

«Родители развелись, – рассказывала повзрослевшая Юлия, – когда мне было два года. Но у меня всегда был папа… Я не жила ни с мамой, ни с папой. Они были очень молоды, и каждый пытался устраивать свою личную жизнь. Меня забирала к себе мамина тетушка, которая не имела собственных детей… Но все мое воспитание – это мой отец!»

Укреплению уз молодой семейной пары вряд ли способствовали регулярные ночные посиделки Севиных друзей по «Маяку», «пламенных революционеров» Буковского, Ковшина, Делоне, Галанскова, которые избрали абдуловскую дачу в качестве «конспиративной квартиры», где можно было до рассвета обсуждать свои прожекты по переустройству общества.

«Однажды, – вспоминал Всеволод, – у меня был серьезный разговор с Володей Буковским, я сказал ему: «Я не революционер. Это не мой путь. Я не делаю подлостей, по мере сил помогаю хорошим людям. Я могу прийти на площадь, почитать мои любимые стихи, и мне плевать, что кто-то запретил их печатать. Но заниматься революционной деятельностью – это не мое призвание».

Никого из друзей-диссидентов Абдулов не предал. А когда в начале 70-х КГБ завел уголовное дело на Владимира Буковского и довел его до суда, Всеволод метался по Москве в поисках толкового адвоката, который отважился бы защищать обвиняемого. Просил он об этом, кстати, и Владимира Высоцкого. В конце концов «обменяли хулигана на Луиса Корвалана…».

В Школе-студии Абдулов чувствовал себя непринужденно и свободно. Свои театральные «университеты» он прошел давным-давно, еще школьником имел немалую актерскую практику, многие преподаватели были близкими приятелями родителей, бывали у них в гостях. Экзамены и зачеты по общеобразовательным дисциплинам Сева сдавал играючи. Пока однокашники еще размышляли о «сверхзадаче» простенького этюда, он уже уверенно и профессионально смотрелся на студийной сцене. Всеволод был легок в общении, со всеми ровен и доброжелателен, умел красиво ухаживать за девушками и стареющими актрисами, которые подрабатывали в училище на хлеб насущный. В общем, казался беззаботным баловнем, которому легко сходили с рук мелкие студенческие шалости. Среди сокурсников особо ярких индивидуальностей не наблюдалось. Разве что фактурно выделялся Борис Химичев да шустрый, подвижный Гена Корольков.