Дудочка крысолова

– Не советую вам забывать, Николай, что эта девушка перехитрила нас обоих. У нее прекрасная реакция, она прирожденная актриса и верно оценивает людей. Она сделала вывод, что я выведу ее с территории клуба, потому что испугаюсь за своего напарника, и ее вывод оказался совершенно точен. Она не дала мне времени подумать, ошеломила меня фотографией, а в довершение всего добавила, что убийство Микаэллы ее рук дело – чтобы у меня не оставалось никаких сомнений в том, что у нее хватит пороху нажать на кнопку. Впрочем, нельзя исключать, что она действительно убийца. В любом случае свою партию девушка разыграла как по нотам – ни единой фальшивой. И вы серьезно думаете, что для нее будет проблемой найти себе одежду?

– Два человека уже отправлены к ней домой, – негромко сказал Перигорский. – Они ждут ее возле квартиры. Но я сомневаюсь, что она там покажется, поскольку все ее вещи остались здесь. В том числе ключи.

– Она выберется из города на первой же попутке, – нехотя заметил Бабкин.

– Э-э-э… дело в том, что ей некуда выбираться. Мою осведомленность нельзя назвать полной, но я с большой долей вероятности предположу, что наша Аля останется в Москве.

Сергей и Макар с удивлением воззрились на управляющего.

– Откуда такая уверенность, Игорь Васильевич?

– Из знакомства с ее биографией.

Алька была отчаянная. Даже не отчаянная, а бедовая. Так ее звала соседка, пожилая тетя Галя, которая жалела девчонку и потихоньку, незаметно от дяди с теткой подкармливала ее пирожками. Пирожки тетя Галя пекла исключительно с луком, и Алька их не очень-то и любила, но понимала, что отказываться никак нельзя, а потому благодарно принимала очередной пирожок с мокроватым дном и съедала с видимым энтузиазмом на лице под умиленным взглядом соседки. Эта же соседка ей и сказала, что на имени «Алла» настоял отец, а мать хотела назвать ее Александрой – сама признавалась, когда ходила беременная. Услышав слова тети Гали, девочка навсегда стала Алькой и на имя Алла больше не отзывалась.

Отца она помнила плохо, и сохранившийся смутный образ был не сусально-приторным, а совсем даже наоборот: Альке запомнился тяжелый запах и угрожающе большие, все в черных точках руки. Никогда она не воспринимала их как оберегающие – наверное, потому, что отец и не оберегал ее ни от чего. Ему до девчонки особого дела не было.

От матери у Альки осталось несколько фотографий, ее собственных, выкраденных из семейного фотоальбома, а не дяди-тетиных. На одной из них, самой любимой, молодая мама стояла в летнем сарафанчике возле покосившегося заборчика и держала в руке пустое ведро. Может, в нем и была вода, но маленькой Альке хотелось думать, что нет, не было, и что нести ведро маме легко. Снимки она хранила в своей секретной коробочке из-под чая, а коробочку регулярно перепрятывала, чтобы не отыскала глазастая тетка.

Измученная тяжелой работой, вечно усталая, волочившая на себе двоих собственных мальчишек и дочку умершей сестры, из тех серолицых женщин, что, кажется, родились и выросли в тени, Людмила Федоровна считала, что своих тайн у девчонки быть не должно, потому как из тайн вырастает мелкое вранье, из мелкого вранья – крупная ложь, а там и до тюрьмы близко. В силу своего понимания ответственности за ребенка она следила за девочкой и воспитывала ее, и если в процессе воспитания плакать Альке доводилось чаще, чем смеяться, то кто мог бы обвинить в этом Людмилу Федоровну, стоявшую на страже благополучия девочки и собственного спокойствия?

Справедливости ради нужно признать, что с Алькой и впрямь приходилось нелегко. Начать с того, что она врала по поводу и без повода, неимоверно раздражая этим Людмилу Федоровну – та признавала необходимость вранья, но лишь тогда, когда оно было целесообразным! Когда в результате лжи можно что-нибудь получить! Глупая же девчонка врала без всякого представления о выгоде, врала, как птицы поют – постоянно, с увлечением, в особенно упоительные моменты не слыша вокруг себя ничего: ни лошадиного гоготания старших братьев, ни окриков тети: «Да перестанешь ты врать или нет?!» Обычно за этим следовал подзатыльник.

Возвращенная в реальный мир столь чувствительным образом, Алька замолкала, и на лице ее прежде обиды и боли мелькало удивление, словно она не ожидала увидеть рядом ни Петьку с Сережкой, ни тетю.

А чего ожидала – неизвестно.