Дух неправды

Она так делала два раза, когда жила в Гималаях, – и у неё получалось. Йоги, бывшие в тот момент рядом, приказывали сердцу застучать вновь, и Кальпана возвращалась. А после долго лежала в пещере, без движения, воды и пищи, убеждая себя в том, что нужна другим своим детям. Необходима многим, ждущим от неё помощи как от депутата парламента, как от руководителя организованного ею и Рамом фонда. Так было после гибели Тантии и смерти Рама.

И вот теперь кошмарное, тяжкое отвращение к самой себе вновь овладело Кальпаной. Она должна была что-то сделать сейчас, с кем-то встретиться, куда-то поехать, чтобы проснуться завтрашним утром. Другие женщины плакали, кричали – она не умела плакать. Несколько слезинок, появляясь на ресницах, быстро высыхали. Так быстро, что никто и никогда не видел их. Горе не выхолило с обильной горячей влагой; оно давило болью на виски, распирало череп, пульсировало в позвоночнике, вгрызалось в сердце. И Кальпана Бхандари, постигшая древнюю науку о человеке лучше, чем все другие науки, понимала, что в таком состоянии долго пробыть не сможет.

Если не удастся вызвать катарсис,[140] она скоро умрёт и тем самым предаст Индиру. Она могла спать на гвоздях, ходить босиком по раскалённым углям, не испытывая боли. Имела возможность подолгу не дышать, скрывшись под водой. Спать в снегу, не замерзая, или, наоборот, сутками не смыкать глаз и не чувствовать усталости. Но для этого она должна была подняться в горы, а времени не было. Друзьям и врагам Кальпана обещала всегда быть рядом с Индирой, и не имела права покинуть этот мир раньше неё. Поэтому сейчас нужно заставить себя жить, несмотря на поднимающееся в душе отвращение ко всему земному.

Кальпана встала с ковра и, не зажигая света, вышла в коридор. Исчезла в спальне, откуда вела дверь в гардеробную, и через двадцать минут появилась во дворе своего богатого дома – в одежде из кхади, без единого украшения. Край сари покрывал её голову, оставляя в тени мокрое от пота лицо. Лихорадка накатывалась волнами, заставляя Кальпану то дрожать в ознобе, то задыхаться от жара. Но лечь сейчас в постель она не могла и потому, стараясь ступать как можно тише, вышла на крыльцо, потом в аллею.

Кальпана отомкнула замок, вошла в гараж. Выбрала один из автомобилей, принадлежащих сыновьям – небольшой подержанный «мерседес». «Привратник выпустил «мерседес» на улицу, и Кальпана облегчённо вздохнула – удалось! Ни сыновья, ни слуги теперь не смогут помешать ей. Она великолепно управляла легковыми автомобилями, да и водители отныне не полагались ей по должности. Она хотела уехать от звуков литавр, труб и волынок…

Джамна, Ямми, сестра бога смерти и дочь бога Солнца. Она течёт с неприступных вершин Гималаев, и Кальпана сумела увидеть её исток, в долине Ямнотри. Теперь поняла, что должна ехать к реке.

Город праздновал, пел, танцевал, кричал. Многие молодые люди разгуливали с магнитофонами и приёмниками; до слуха Кальпаны то и дело долетали зачитываемые дикторами сводки новостей, главной из которых были итоги выборов в парламент. Кальпану тошнило от запаха пригорелого масла и несвежего, как ей показалось, теста. Торговцы выглядели иначе, чем всегда. Слишком громко нахваливали свой товар, чересчур бесцеремонно пытались всучить его сквозь приоткрытое окно автомобиля, и руки их были в жире, в грязи. Не хотелось даже думать о том, что сейчас чувствует Индира, вынужденная поздравлять Морарджи Десаи с победой…

Несмотря на праздничный вечер, дхоби,[141]

стиральщики, вышли на работу; они будут трудиться до утра. Бельё кипело в огромных глиняных чанах под крышками. Дхоби разжигали покатые печи, каким-то чудом не падая с них. Другие принимали подвозимые на телегах новые тюки.

Кальпана проехала несколько почти безлюдных кварталов, жители которых, наверное, сейчас гуляли где-то в центре столицы. Здесь, на тихом и пустынном берегу священной реки, в мутных водах которой бесследно растворялись целые тысячелетия, Кальпана вышла из автомобиля и преклонила колени. Лавки и фабричные трубы Старого города, фешенебельные районы Нью-Дели – всё словно отодвинулось, исчезло вдали, уплыло по течению Джамны, оставив Кальпану одну во Вселенной.

Снова стало холодно, и Кальпана на несколько минут замерла, пережидая новый приступ лихорадки. Ей захотелось лечь на истоптанную тысячами ног землю, свернуться калачиком и лежать до тех пор, пока её не найдут или не прервётся дыхание. Несмотря на то, что давно стемнело, то тут, то там бродили худые коровы, но большинство из них уже улеглось неподалёку от спуска к воде. Волны омывали выщербленные ступени гхата, по которому Кальпане вскоре предстояло спуститься и совершить омовение. Она подумала, что должна, наверное, на коленях доползти до этих ступеней; потом склонилась, коснувшись лбом ещё не остывшей от дневного зноя земли и выжженной солнцем травы.