Дух времени. Введение в Третью мировую войну

Конечно, нельзя сказать, что мир в 2008-м в один год переменился. Нет, он до сих пор куда более прежний, чем новый. Однако именно 2008-й примечателен явлением ещё одного, невиданного прежде, формата ценности: наши новейшие (сформированные этим кризисом) отношения со временем позволили использовать прежний, хорошо известный нам инструмент, но в принципиально новом качестве. Государства и раньше выступали покровителями национальных бизнесов, оказывали им разного рода поддержку, но в 2008 году, оказавшись перед реальностью так называемого каскадного кризиса, решились на нечто большее: фактическая эмиссия денег (понижение процентной ставки, долларовое фондирование со стороны ФРС США в отношении ЦБ ряда стран, включая ЕС), государственные гарантии по кредитам коммерческих организаций и, наконец, национализация ряда крупнейших банков, испытывающих наибольшие проблемы. Грубо говоря, если перевести всё это с финансового языка на обыденный, сделка между государством и бизнесом состояла в следующем: то, чем вы занимаетесь, — это деньги, деньги — это фикция, а потому мы напечатаем их в любых количествах, только продолжайте работать и не сейте панику в нашем электорате. Но что если мы заглянем ещё глубже, ведь всякое высказывание выражает некие смыслы, сокровенно спрятанные под его затейливыми кущами, — каковы они в данном случае?

Точно так же как рынки нуждаются в доверии, государства (их правительства) нуждаются в лояльности населения, а для этого необходима его трудовая занятость. Эта лояльность является ресурсом, позволяющим власти сохранять свои позиции, и для удержания этого ресурса власть использовала принадлежащий ей ресурс влияния на финансовый рынок — печатный станок, госгарантии, национализацию и др. Иными словами, правительства использовали свой ресурс влияния на финансовый рынок ради сохранения необходимого им ресурса — лояльности населения. Состоявшаяся сделка, возможно, стала крупнейшей за всю историю человечества — осуществлён своего рода «обмен» («покупка») одной ценности на (за) другую, но обе эти ценности не были в процессе этого обмена ни предметами, ни конкретными финансовыми обязательствами, ни даже какими-то определёнными действиями или взаимными услугами. Словно бы вообще ничего не произошло (именно по этой причине может казаться, что этот кризис остановлен одной силой слова, для чего даже придумали специальный термин — «вербальная интервенция»), просто определённая сила перетекла с одного места в другое, а оттуда, и по этой причине, что-то перетекло в третье, и это третье каким-то ожидаемым образом повлияло на первое. И судя по всему, само это движение некой силы взаимоотношения и является ресурсом.

Раньше, когда в ходу была смитовская «невидимая рука рынка», мы на самом-то деле уже понимали её как некий ресурс

 (хотя и не рассматривали в таком качестве): возникновение конкуренции — это ресурс, доступ к потребителю — это ресурс, свободный валютный курс — это тоже ресурс, то есть возникающая и работающая сила взаимоотношений. Но она — эта сила — никогда прежде не имела непосредственного и реального собственника, она была как бы безличным ресурсом — ресурсом реальности, ситуации, положения вещей, но не конкретной, так или иначе персонифицированной, инстанцией — чистым отношением. Да, конкуренцию на конкретных рынках кто-то разрешал или запрещал, но потом сама конкуренция становилась ресурсом, а не тот, кто её разрешил. То же самое касается и валютного курса, доступа к потребителю и т. д. и т. п. — тот, кто держал руку на соответствующем рубильнике, не был прямым и непосредственным выгодоприобретателем от обладания этим ресурсом. Авторитарные режимы, которые пытались стать «выгодоприобретателями» в этой конструкции, как раз по этой причине всё и теряли: после того как ты отпустил, отдал, смягчил, разрешил и т. д., ресурс начинает действовать сам по себе, становится невидимой рукой.

Так что же такое этот «ресурс» в его новом качестве? И снова прислушаемся к так называемому обыденному языку: само это слово — «ресурс» — уже плотно, хотя так же незаметно, как и когда-то «доверие», вошло в наш повседневный обиход (очередной поклон Витгенштейну с его «обыденным языком» и «языковыми играми»!). Мы говорим: «ресурс влияния», «информационный ресурс», «временной ресурс», «человеческий ресурс», «финансовый ресурс», «трудовые ресурсы», «природные ресурсы», «интеллектуальные ресурсы», «ресурс социальной поддержки», «энергетические ресурсы», «институциональные ресурсы», «административные ресурсы» и т. д. и т. п. — всякий раз речь идёт о некой предполагаемой возможности

и сфере влияния. Однако до сих пор мы относились к этому понятию по большей части лишь как к некоему рубрикатору — мол, да, есть такие-то сферы, в которых реализуются те или иные возможности. И только в тот момент, когда под ресурсом начинает пониматься некая возобновляемая сила, способная это влияние в этой сфере реализовать в относительно неограниченной перспективе, ситуация меняется.