Дух времени. Введение в Третью мировую войну

Возьмём для примера «информационный ресурс» — формально так, наверное, можно охарактеризовать любой блог с тремя подписчиками, маленькую районную газету, небольшой тематический сайт или просто официальный сайт любой организации (или даже просто сайт частного лица) — все эти «информационные ресурсы» так или иначе выполняют функцию информирования. Однако же мы предпочитаем использовать данное словосочетание не просто как формальный рубрикатор, а в тех и только тех случаях, когда мы хотим указать на тот факт, что этот ресурс

способен оказывать на нас определённое влияние (или не на нас, если мы демонстрируем, как нам кажется, стоическую гражданскую стойкость и свободомыслие, а на общественное мнение, например). То есть само понятие ресурса предполагает теперь нечто большее, чем просто сферу и возможность, но также и силу. Когда мы говорим об «административном ресурсе» — мы не пытаемся сказать о том, что имеем дело с чиновником, который выполняет свои обязанности (хотя в этом, по идее, и заключается административный — администрирующий — ресурс), мы указываем на то, что столкнулись с силой, реализующей какую-то вполне понятную нам (по крайней мере, как нам кажется) задачу.

Итак, концепт «ресурса» необходимо рассматривать именно в этом специфическом смысле — как некую силу, которая будет влиять на реальность, даже создавать её. И именно это делает «ресурс» в наших глазах привилегированной ценностью, ведь он, по существу, позволяет нам овладевать будущим, которое мы, по большому счёту, даже не представляем (несмотря на то что мы предчувствуем его сейчас, как никогда раньше в истории человечества). Предыдущие поколения или вообще не представляли себе своего будущего (не умели этого делать), или счастливо думали (последние пару веков — всё больше по наивности), что могут предположить то, каким оно будет, и, следовательно, к нему приготовиться. Мы же теперь хорошо знаем, что будущее способно меняться до неузнаваемости, а потому нет ничего «физического», что могло бы гарантировать нам удовлетворение наших потребностей в этом неизвестном и предстоящем нам будущем: деньги легко обесцениваются или «сгорают», предметы стареют (не ветшают, а именно стареют,

 как раньше говорили, «морально»), то есть выходят из моды, становятся некрасивыми, нефункциональными, неудобными… по сравнению с тем, что всё приходит и приходит им на смену. Иными словами, мы стали ощущать потребность не в чём-то конкретном сейчас (и в обозримой перспективе), что было бы вполне естественно, а в некой силе, которая будет способна удовлетворить наши потребности «завтра» (в неопределённом будущем) — только так можно справиться с этой тревогой, создаваемой в нас теперь предстоящим.

Иными словами, мы более не испытываем потребности в чём-то для своего настоящего (оно, это настоящее, так быстро стареет, утрачивает смысл, что мы теряем к нему интерес прежде, чем успеваем толком захотеть) — мы живем предчувствием будущего, но оно не развёрнуто перед нами ясной (хотя бы и иллюзорной) определённостью, а разверзается зияющей беспросветностью пустотой. Именно «пустота» этого будущего (его непредсказуемость) заставляет нас думать о том, что «время остановилось», «история закончилась», «конец прогресса» и т. д. и т. п. (от Д. Белла — основателя теории постиндустриального общества, через Ф. Фукуяму с его «Последним человеком», до А. К. Секацкого с его «Последним витком прогресса») — мы просто не видим туда, словно бы уткнулись лбом в стену, но наши лобные доли миелинизированы, как никогда прежде в истории человечества, поэтому хотя мы и не видим (нам не видится, не представляется), мы предощущаем — тёмным валовым чувством, как сказал бы Иван Михайлович Сеченов. Что нам понадобится завтра? Без чего завтра мы не сможем обойтись? Что завтра окажется лимитирующей ценностью? Мы даже не задаём себе эти вопросы, но мы живём в страхе, подспудно изобретая ответы на них.