Духовенство в Древней Вселенской Церкви

Разъяснив происхождение обычая завещать имущества, и в особенности недвижимые, в пользу церкви, мы должны обратиться к раскрытию других подробностей этого явления. Мы должны, прежде всего, отметить то, что нередко пастыри христианской церкви с большей или меньшей настойчивостью напоминали пасомым об их долге делиться своими материальными средствами с церковью. Например, блаженный Августин разъясняет христианам, что как у царя земного есть казна, в которую собираются подати с подданных, так нечто подобное должно быть и у Христа, как Царя вселенной.[871] Есть, впрочем, некоторое значительное различие между древними пастырями Востока и Запада, когда у тех и других заходила речь об обогащении церкви. На Востоке пастыри были очень осторожны в данном случае. Иоанн Златоуст внушал большую осмотрительность в выборе средств для увеличения церковных имуществ. Он говорит: в этом деле «нужна великая предусмотрительность, чтобы не умножать до чрезмерности и не доводить до оскудения церковное имущество. Приобретать стяжания нужно с кротостью и благоразумием, поступая так, чтобы жертвователи делали свое пожертвование с охотою и без сожаления».

[872]Сам Златоуст вполне осуществлял это правило на практике. Вообще щедрость жертвователей на церковь — на Востоке — много зависела от личности архиерея, управлявшего известной паствой. Бескорыстный и щедролюбивый епископ находил всегда много лиц, желавших делиться своим достоянием с церковью. Историк Созомен (VII, 27) говорит следующее о св. Епифании, епископе Кипрском. «Церковного имущества в его распоряжении было очень много. Потому что многие, желая сделать благочестивое употребление из своего богатства, многие во всех концах вселенной и при жизни отдавали свое имущество в церковь и при кончине оставляли ей же — в той уверенности, что Епифании, как добрый распорядитель и как человек, любящий Бога, употребит их дары согласно с их намерением». Из приведенных свидетельств Златоуста и Созомена видно, во-первых, что на Востоке лучшие пастыри очень осмотрительно относились к вопросу об умножении церковных имуществ; во-вторых, что личность епископа имела большое значение в том, много или мало известная церковь приобретала имущества; в-третьих, что в IV веке духовные завещания в пользу церкви нередко встречались на деле. Прежде упомянутый нами факт из Юстинианова кодекса удостоверяет, что и в VI веке нередко делались распоряжения в духовных завещаниях относительно выдачи известной части имущества на религиозные дела. Юстиниан отметил этот факт потому, что очень многие

 отказывали по духовному завещанию все или часть имущества на имя Иисуса Христа, архангелов или мучеников. И законодателю нужно было определить, как выполнять такую неясно выраженную последнюю волю христианина. Как решил Юстиниан этот казусный вопрос, — входить в разъяснения по этому случаю нам нет надобности;[873] достаточно заметить, что император сохранил за подобного рода завещаниями всю их юридическую силу. Так было на Востоке. На Западе много развязнее относились к вопросу о способах обогащения церкви. Вот, например, как рассуждал по этому вопросу очень выдающийся западный писатель V века Сальвиан Марсельский. Он убеждает христиан делать духовные завещания не в пользу детей и родственников, а в пользу церкви — ради спасения души завещателя. Он прямо говорит, что совсем ничего не нужно оставлять по духовному завещанию ни детям, ни родственникам, а все — церкви. «Должно самого себя любить больше всего, — внушает христианский пресвитер с чисто языческим мировоззрением, — нужно больше всего заботиться о спасении собственной души. Ну что толку, если богач обогатит своих детей, а самого себя обречет на вечную погибель!» Сальвиан, конечно, не отрицает естественной любви родителей к своим детям, но, с другой стороны, замечает, что «не следует предпочитать вере хотя и родную кровь, не следует давать победу требованиям любви над религиозным благочестием». Вообще Сальвиан как бы провозглашает такое правило: «лучше пусть дети в сем мире будут бедняками, чем их родители явятся таковыми же в будущем веке».

[874] Вот полное отрицание логики сердца!

 Таким языком никто никогда не говорил на Востоке — в среде пастырей Греческой церкви. К сожалению, жестокие и бесчувственные слова Сальвиана были выражением почти господствующего церковного стремления на Западе. Стоит еще обратить внимание на то, что эти проповедники, призывавшие всех к пожертвованию в пользу церкви, сами лично считают себя вправе не оставлять по завещанию в пользу церкви ни копейки.[875] Впрочем, мы отнюдь не утверждаем того, чтобы в Западной церкви все лица духовные были увлечены тем чувством церковной стяжательности, какое находим у Сальвиана и позднейшего западного духовенства. Напротив, из истории IV и V века мы видим, что некоторые епископы Запада проявляли великую осторожность в средствах обогащения церкви. Об этом можно судить по следующим примерам из истории Африканской церкви. Один карфагенский гражданин, уже не надеясь иметь детей, завещал еще задолго до наступления смерти все свои имущества церкви. Так как, однако, у завещателя, паче чаяния, родились дети, то епископ Карфагенский Аврелий, вопреки ожиданиям, возвратил завещанное. «Ибо Аврелий мог удержать наследство, — замечает бл. Августин, — рассказывающий об этом, — лишь по праву гражданскому, а не по праву божественному». И сам Августин, которого некоторые осуждали за то, что он слишком мало обогатил свою Иппонскую церковь, объяснял: «кто с устранением своего сына от наследства захочет сделать церковь наследницей, тот может искать кого-либо другого, который принял бы это наследство, но не рассчитывай на Августина; да и дай Бог, — прибавляет он, — чтобы такой не нашел никого», согласного принять подобный дар.[876]Августин поставил себе за правило: не принимать таких наследств, завещатель которых тем самым наносит ущерб своим родственникам. Известен следующий факт из жизни самого Августина. Один знаменитый иппонский гражданин завещал церкви свое поместье, но потом раскаялся в своем поступке и послал к Августину известную сумму денег, взамен завещанного поместья, прося возвратить дарственную запись на последнее. Августин же возвратил ему и поместье и деньги, заявляя, что церковь не может иметь вынужденных даров, а хочет иметь дары, исходящие от свободного расположения.[877] Эти примеры, конечно, поучительны. Но мы не считаем возможным допускать, чтобы они служили выражением общего правила на Западе. Этого нельзя думать. Во-первых, указанные примеры относятся лишь к одной Африканской, а не разным западным церквям; во-вторых, повествуется об этих примерах так, что ясно чувствуется их исключительность. В особенности из рассказа о случае при Августине само собой вытекает заключение, что весьма немногие поступили бы на месте Августина так, как он поступил. Общий вывод из всего только что сказанного тот, что на Западе корыстолюбие и сребролюбие сильно руководили пастырями церкви, заботившимися об умножении ее имуществ.