Духовные проповеди и рассуждения

Пророк говорит: «Бог ведет праведных узкой тропой к широкой дороге, чтобы достигли они шири и дали». Это значит — Бог ведет к истинной свободе духа, ставшего единым Духом с Богом, чтобы все мы последовали за Ним и чтобы Он взял нас в Себя. Да поможет нам Бог в том! Аминь.

Об отрешенности

Я прочел многие писания: и языческих учителей, и пророков и Ветхого и Нового Завета. Я со всяческой строгостью и усердием искал лучшую и высшую добродетель, с помощью которой человек мог бы наиболее уподобиться Богу, вновь стать — насколько это возможно — похожим на тот прообраз, каким он был в Боге, когда между ним и Богом не было различия, каким он был, пока Бог не создал твари.

И когда я углубляюсь во все, что об этом написано, — до той степени, до которой может добраться мой рассудок с его свидетельством и суждением, — то не нахожу ничего, кроме чистой от всего созданного, свободной отрешенности.

Многие учителя славят любовь как самое высшее, подобно апостолу Павлу, который говорит: «Какое бы послушание я ни взял на себя, если я не имею любви — я ничто». Но я ставлю отрешенность выше любви.

Во-первых, я делаю это потому, что любовь заставляет меня любить Бога, хотя будет гораздо ценнее, если я приведу к себе Бога, чем если я приду к Богу, ибо мое вечное блаженство заключается в том, чтобы Бог и я стали одно. Ведь Бог может лучше войти в меня и соединиться со мной, нежели я с Ним. А то, что отрешенность приводит ко мне Бога, доказываю я так: каждое существо пребывает охотнее всего на своем естественном месте. Естественнейшее и собственнейшее место Бога — это цельность и чистота. Они же основываются на отрешенности. Поэтому Бог не может не отдаться отрешенному сердцу.

Вторая причина, по которой я ставлю отрешенность выше любви, заключается в следующем: если любовь приводит меня к тому, чтобы ради Бога претерпевать все, то отрешенность делает меня восприимчивым к одному только Богу. Бог же — самое высокое. В страдании человек обращает взор на творение, из-за которого он страдает, отрешенность же, напротив, свободна от всего сотворенного.

А то, что отрешенность воспринимает только Бога, доказываю я так: то, что должно быть воспринято, должно быть воспринято чем-то. Отрешенность же настолько близка к «ничто», настолько тонка, что не найти в ней места для себя — только для Бога. Он так прост и так тонок, что находит Себе место только в отрешенном сердце. Воспринято и постигнуто может быть только воспринимаемое особым способом, так же как и познаваемое постигается и понимается в зависимости от состояния того, кто это познает, а не таким, каково оно, взятое само по себе.

Иные мудрецы ценят смирение более многих других добродетелей. Я же ставлю выше всякого смирения отрешенность. И вот почему: смирение может существовать без отрешенности, но совершенной отрешенности не может быть без совершенного смирения. Ибо последнее доходит до самоуничтожения, отрешенность же так близко соприкасается с «ничто», что между ней и «ничто» не остается никакой разницы.

Поэтому не может быть совершенной отрешенности без смирения, а две добродетели всегда лучше одной.

Мое второе основание вот каково: совершенное смирение всегда склоняется перед творениями, благодаря чему человек исходит из себя к твари; отрешенность же пребывает сама в себе. Пусть такое исхождение прекрасно, однако пребывание внутри себя является самым высоким делом. Поэтому пророк говорит: «Царская дочь черпает все свое великолепие из сокровенного своего».

Совершенная отрешенность не ведает ни твари, ни склонения перед ней, ни самовозвеличивания; она не хочет быть ни выше, ни ниже ее, она хочет лишь покоиться в себе самой — причем не ради чьей-либо любви или чьего-либо страдания. Она не стремится ни к подобию, ни к различию с каким-либо другим существом, она не хочет ни «того», ни «этого», она не хочет ничего другого, как быть одно с самой собой.

Она не хочет быть «тем» или «этим», потому что тот, кто хочет быть «тем», желает чем-нибудь быть, а она хочет быть «ничем»! Вот почему она не обременяет ни одной вещи.

Можно возразить: Владычица наша обладала всеми добродетелями, следовательно, Она обладала в высочайшей степени и отрешенностью; и если последняя выше смирения, то почему Она хвалилась Своим смирением, когда говорила: «На смирение рабы своей взглянул»? На это я отвечаю: в Боге равноценны отрешенность и смирение, поскольку вообще возможно говорить о добродетелях у Бога. Исполненное любви смирение привело Бога к тому, что Он низошел в человеческую природу, и все же Он остался, будучи человеком, неизменен в Самом Себе, как и тогда, когда создавал небо и землю, — о чем я стану говорить потом. Итак, поскольку Господь, восхотев стать человеком, остался в Своей отрешенности, Владычица наша знала, что Он ожидает от Нее того же, хотя Он и склонил взор Свой не на отрешенность, а на смирение Ее. И Она оставалась в неизменной отрешенности, хотя хвалилась смирением, а не отрешенностью.