Духовный путь

Но Подтверждение, полученное от падучих звезд, когда я в первый и в последний раз дул в раковину в ту ночь на Карибах, действительно было совершенно невероятным. Слишком точный расчет времени, слишком безупречное положение метеоров между моими пальцами – все это изменило мою жизнь. Так сказать, открылась некая дверь, после чего Подтверждения стали приходить снова, снова и снова. И приходят поныне.

Третий год возмущения и Подтверждения завершился на хорошей ноте. Мама отважно смотрела вперед – следующий год обещал быть хорошим. Папино сердце не сдавалось перед невзгодами. Отношения с близкими оставались прекрасными, наши начинания продвигались вперед почти без всяческих усилий – мы нашли достойных творческих партнеров, а умопомрачительное Подтверждение от падучих звезд усилило мою ревностность в Служении.

Было самое время перенести деятельное Служение в дикие места и дуть в раковину, не глядя на идолов.

Но хотя четвертый год начался очень хорошо, я скоро узнал, что всякое добро и зло в нашей жизни есть испытание Веры и что качество нашей Веры и Путь, которому мы следуем, могут привести и к собственной гибели, и к исполнению Священного долга.

Четвертый год

Папа, который сорок девять лет оставался нашим любимым отчимом, скончался в январе после обширного инфаркта. В часы, предшествовавшие кремации, мне выпала честь дунуть в раковину в его память, стоя в ногах открытого гроба.

Я сделал это, повинуясь инстинкту или, возможно, некой духовной интуиции. Никто не учил меня, что нужно почтить его такими нотами, но мое «Я» твердо знало, что это совершенно необходимо.

Присутствовали только мама и моя сердечная подруга А. Акустика в большом и пустынном прощальном зале заставила звук раковины отразиться от стен, породив великолепный эффект реверберации.

Ноты оказались мощными, чистыми. Когда я закончил и мы обнялись, у меня возникло безусловное ощущение, что я поступил правильно. И даже лучше, чем правильно: исполнил требуемое.

Мама переехала к нам. В дневнике, который она потом нам оставила, она записала, что ей не терпится присоединиться в смерти к тому, кто на протяжении сорока девяти лет был ее спутником, однако она выждет полгода, поскольку потерять за месяц обоих Родителей – слишком тяжелый удар для Семьи.

Ровно через полгода, день в день, мама умерла – при последнем вдохе она смотрела мне в глаза. Выдох – и тишина. Ее только что искупали, от тела исходил приятный запах. Глаза были как яркие самоцветы, прозрачные и все еще сияющие – такими я их и закрыл. Кожа была безупречно гладкой, точно фарфоровой.

Через несколько минут после того, как врач констатировал смерть, я дунул в раковину в честь моей мамы, там, в палате для терминальных больных. В дверях стояла медсестра (кстати, родом из Индии) – на случай, если звук кого-то потревожит. Не потревожил. Будто никто и не слышал.

А я дул в раковину в честь своей матери, и вместо безутешных слез и отчаянных рыданий был долгий негромкий стон раковины. Если раньше меня обуревали бы мои собственные чувства, то теперь я знал, как отдать ей то, что ей причитается, и в процессе Отдавания горе утихло, превратившись в тихое исполнение долга любви.

Мама всю жизнь была католичкой и искренне, преданно любила Христа, однако настояла на том, чтобы бо́льшая часть праха – ее и папы – была отвезена в Индию и погружена в воды Священной реки.

– Если во всем этом есть хоть доля правды, значит погружение нашего праха в святую реку означает, что нам больше нет нужды возвращаться, – сказала мама, – и я предпочла бы поступить так, если ты не против, – остаться по ту сторону…

Их прах я привез в Мумбай в маленьком чемоданчике и направился прямиком в Храм. Мои Родители несколько раз встречались с моим духовным наставником, он им очень нравился. Чистосердечность в Служении, с которой он проводил все обряды, трогала Маму до слез каждый раз, как она становилась тому свидетелем.

Как брамин, имеющий право совершать обряды, он вызвался провести все сложные церемонии, цель которых состояла в том, чтобы помочь душам моих родителей достичь Мокши или избавления от круга реинкарнаций.

На все церемонии ушло девять долгих дней и девять еще более долгих ночей. К последнему дню все мы спали на ходу – все, кроме наставника, который, похоже, становился только бодрее после каждого совершенного им изнурительного ритуала.

Последняя моя задача состояла в том, чтобы соскрести рассыпанный погребальный прах, который упал на каменные плиты за Священным костром, используя для этого только ладони. На это ушло семь часов. К концу колени мои превратились в деревянные бруски, я ободрал кожу с обеих ладоней, однако боли не чувствовал.

Наставник говорил мне: «Когда завершишь труд, омойся, вернись, сядь на стул у костра и немного поплачь».

Я так и сделал.