Думай, что говоришь

— И ты там был?

— Конечно. Ты не помнишь?

— А, ну да… Точно… А правду говорят, что Вера Тарасова — твоя… ну, жена — неофициальная?

— Неправду.

Он был грустен. Мне вдруг стало казаться, что он чего-то ждёт от меня. Сидит и терпеливо ждёт… А потом, когда не дождётся (ибо я не знаю, чего он ждёт!) — что он сделает? Вынет свой пистолет?

Может, это не жена ревнует, а он? Может быть, он меня подозревает?

Не так давно я встретил Ларису в галерее Гельмана. Она была одна. Мы немного поговорили. Ах, вот в чём дело! — Неужели? — Я тогда тоже начал рассказывать про архив, говорил, что хочу написать о Валентине книгу. Она отозвалась, что совсем его не знала: с Павлом она познакомилась уже после того, как Валентин утонул. Поинтересовалась, между прочим, что есть о Павле в этом архиве, — «ведь что-то наверняка должно быть, — ведь они были с Валентином дружны много лет, — или я ошибаюсь?» — Я осторожно сказал, что пока видел лишь малозначимые упоминания о нём — мимоходом, — но я ещё далеко не всё разобрал… Но я видел, что от неё не укрылось моё осторожничанье. Впрочем, казалось, она была удовлетворена, как будто того и ожидала…

— А правду Лариса сказала, что у тебя с собой пистолет?

— Правду, — сказал он и полез в карман широкого длинного пальто, в котором как пришёл, так и сидел на диване напротив меня. Достал пистолет и повертел в руках, разглядывая его рассеянно.

— Зачем он тебе?

— А?

— Я спрашиваю, зачем ты его взял?

— А у тебя есть при себе паспорт?

— Ну, есть… А при чём тут…

— Покажи мне его.

— Зачем?

— Покажи, я хочу посмотреть.

— Но я не вижу связи. А пистолет при чём тут?

— Пистолет на тот случай, если ты не захочешь показать паспорт, и мне придётся тебя принудить.

— Ах, вот как… — У меня отлегло от сердца, и я даже улыбнулся. — Паша, у меня нет никаких причин не удовлетворить твоё любопытство, — сказал я, вставая, чтобы порыться в сумке. — Но и ты, пожалуйста, удовлетвори моё: зачем тебе понадобился мой паспорт? Подозреваешь, что я публикую свои сочинения под псевдонимом?

— Брось ты это наконец, — поморщился он. — Не делай вид, что…

— О чём ты?.. Нет, я, честное слово… Я просто в недоумении. И очень заинтригован.

Он махнул рукой. (Пистолет отложил в угол дивана.)

Минут пять он, нахмурясь, изучал мой паспорт. Я предупредительно пододвинул к нему настольную лампу.

— Угу, — сказал он, возвращая мне.

— Что — «угу»?

— Пять лет назад ты получил его, — объяснил он без выражения. — Именно тогда, когда ты якобы перебрался в Москву из Киева. Прежний паспорт этого Николая ты, значит, уничтожил.

— Чего?

— Да нет, я просто хотел убедиться.

— Итак, убедился?

— Да.

— В чём же?

— В том, в чём и так был убеждён.

Мой прежний паспорт был потерян, и я не понимал, что значит, что я «уничтожил» паспорт какого-то Николая и что это за «якобы перебрался». Подумав, я осторожно спросил:

— А откуда ты знаешь, что я жил в Киеве?

— Ты сам об этом всем рассказываешь.

— Ну, допустим… Пожалуй…

— Но ты там не жил.

— Почему ты так думаешь?

— Свой старый паспорт ты оставил там на пляже, в Крыму, вместе с одеждой.

Две девочки, гуляющие с собаками (или без собак), остановились прямо позади меня за окном и перекликались с парнями, которые сидели на скамейке в другом углу сада.

— А Ксюха поехала на ВДНХ.

— С Лёхой?

— С каким Лёхой? Ха-ха-ха. С Костиком.

— С каким Костиком?

— Мы пиво не пьём. Ха-ха-ха.

— Только мартини.

— А слушаем только «Иванушки Интернейшнл».

Я хотел встать с кресла, но боялся.

Тут мне пришлось задуматься не на шутку. Я не сводил взгляда с пистолета — чёрного и блестящего на блестящей, чёрной же коже дивана. «Что меня ждёт дальше?» — вот вопрос. Трудно преодолеть жуть и действовать напрямую, но ничего другого мне не остаётся.

Я сказал:

— Паша, я знаю, что ты был лучшим другом Валентина и что ты не можешь оправиться после его смерти до сих пор. Я, пожалуй, из твоих слов могу заключить, что ты меня в чём-то подозреваешь… Может быть, ты склонен винить в этой гибели меня, а? Отвечай прямо. Я его утопил, по-твоему?

Он молча смотрел на меня в упор с улыбкой вовсе уж дикой.

Справившись с лёгким приливом тошноты, я продолжил речь. Я говорил медленно, стараясь в каждое слово вложить максимум убедительности.

— Я дружил с Валентином, конечно, не так долго, как ты. Зато я знал его ещё в детстве. Наши матери были подругами. Он был старше, и я смотрел на него как на некий недосягаемый идеал. И это детское чувство осталось, когда мы вновь познакомились спустя много лет. Я очень высоко ценил его писательский дар. Мне было невообразимо лестно, когда он пригласил меня съездить с ним в Крым. И как бы я мог его утопить? Зачем? Ради каких чувств и каких намерений? Ты скажешь, что я завладел его квартирой. Но ты знаешь, как это произошло и почему? Его мать была в таком горе, что не могла больше там жить. Ещё немного, и она помешалась бы. К тому ж у неё в Москве не было знакомых совсем, вот она и списалась с моей матерью и переехала в Киев, — у меня там была отдельная площадь. Она поселилась там, а я здесь.