ДУРАК УМЕР, ДА ЗДРАВСТВУЕТ ДУРАК!

Дональд УЭСТЛЕЙК

Глава 1

В пятницу 19 мая я получил свое сполна. С утра какой-то однорукий гад в парикмахерской на Западной двадцать третьей улице впарил мне поддельный лотерейный билет, а вечером мне домой позвонил некий стряпчий и сообщил, будто бы после смерти моего дядюшки Мэтта я унаследовал триста семнадцать тысяч долларов. Разумеется, я сроду не слыхал ни о каком дядюшке Мэтте.

Едва стряпчий повесил трубку, я тотчас позвонил в Куинс своему дружку Райли, который служит в отделе борьбы с мошенничеством.

– Это я, – сообщил я ему. – Фред Фитч.

– Ну, что с тобой сотворили на этот раз, Фред? – с тяжким вздохом спросил Райли.

– Две пакости, – отвечал я. – Одну – утром, а другую – только что.

– Да? Ну, тогда берегись. Моя бабка не уставала повторять, что беды всегда ходят тройками. Будь начеку.

– О, господи! – вскричал я. – Клиффорд!

– Что такое?

– Я тебе перезвоню, – ответил я. – Похоже, меня только что посетила и третья.

Я бросил трубку, сбежал вниз по лестнице и позвонил в квартиру мистера Гранта. Он самолично открыл мне дверь. Подбородок его оттеняла засунутая за воротник салфетка, а в руке мистер Грант держал вилку с насаженной на нее крошечной кривой креветкой, облик которой был вполне под стать наружности моего соседа: мистер Грант и сам был маленьким, кротким креветкоподобным человечком с плешью, в очках в стальной оправе. Трудился он в какой-то бруклинской средней школе, где преподавал историю. Примерно раз в месяц мы встречались с ним у почтовых ящиков и обменивались ничего не значащими замечаниями. Собственно, к этому и сводилось все наше общение.

– Прошу прощения, мистер Грант, – сказал я. – Понимаю, время нынче обеденное, но скажите, нет ли у вас, часом, соседа по комнате, которого зовут Клиффорд?

Грант побледнел; рука с вилкой и креветкой повисла, будто плеть. Он медленно захлопал глазами.

Я сознавал, что дело безнадежное, но, тем не менее, продолжал:

– Миловидный, приятный в обращении парень примерно моих лет, подстрижен под «ежик», в белой рубахе с расстегнутым воротом, темных свободных брюках, на шее – галстук с ослабленным узлом.

За годы вынужденных упражнений я весьма понаторел в составлении кратких, но емких словесных портретов. Увы. Я мог бы продолжить, сообщив соседу приблизительные данные о росте и весе Клиффорда, но сомневаюсь, что в этом была необходимость.

И верно: необходимости не было. Вяло взяв навскидку вилку с креветкой, мистер Грант промямлил:

– Я то думал, он – ваш сосед...

– Он сказал, что получил посылку НП.

Мистер Грант кивнул с видом страдальца.

– Мне он заявил то же самое.

– А в доме не набралось достаточной суммы.

– Даже после того, как он одолжился у Уилкинса со второго этажа.

Я кивнул.

– В левой руке он держал комок смятых бумажных денег.

Мистер Грант сделал глотательное движение.

– Я ссудил его пятнадцатью долларами.

Я тоже сглотнул.

– А я – двадцатью.

Мистер Грант взглянул на креветку, словно силясь вспомнить, чьими стараниями она очутилась на вилке.

– Полагаю, – задумчиво молвил он. – Полагаю, нам следовало бы... голос его совсем ослаб.

– Идемте, потолкуем с Уилкинсом, – предложил я.

– Что ж, пожалуй, – со вздохом согласился Грант и вышел в коридор, тщательно прикрыв за собой дверь квартиры. Мы поднялись на второй этаж.

В этом квартале Западной девятнадцатой улицы стояли почти исключительно трех– и четырехэтажные дома без лифтов, но зато с каминами и садиками. В квартирах были высоченные потолки. Ума не приложу, как этому району столько лет удавалось избегать знакомства с бабками рабочих по сносу зданий. В нашем доме мистер Грант занимал первый этаж, на втором проживал отставной военный летчик по имени Уилкинс, а я обретался на третьем. Все мы жили бобылями, были людьми тихими и малоподвижными и не очень любили шум. Мне стукнуло 31, и я был младшим из нашей троицы, а старшенствовал у нас Уилкинс.

Мы добрались до его двери, позвонили и стали ждать, состроив скорбно-растерянные мины, издревле присущие всем дурным вестникам.

Вскоре дверь открылась, и перед нами предстал Уилкинс – ни дать ни взять редактор отдела писем «На склоне лет», облаченный в синюю рубаху с красными нарукавниками; зеленый солнцезащитный козырек был сдвинут на лоб. В заляпанной чернилами руке Уилкинс держал древнюю самописку. Посмотрев на меня, потом на мистера Гранта, на его вилку, на его креветку и, наконец, опять на меня, он спросил:

– Хм?

– Извините, сэр, – сказал я. – Не заходил ли к вам нынче пополудни человек по имени Клиффорд?

– Ваш сосед по комнате, – Уилкинс ткнул в мою сторону самопиской. Занял у меня семь долларов.

Мистер Грант застонал. Мы с Уилкинсом, как один, взглянули на его креветку, словно стенания исходили от нее. Я сказал:

– Сэр, этот Клиффорд, или как там его, никогда не был моим соседом по комнате.

– Хм?

– Он мошенник, сэр.

– Хм? – Уилкинс прищурился, словно смотрел не на меня, а обозревал залитое полуденным солнцем техасское раздолье.

– Мошенник, – повторил я. – Кидала. От слова «кидать», или обманывать. Это разновидность жулика.